Добрый всем день или вечер! У кого-то ночь или утро. Дома в кресле, на диване или по пути на работу в транспорте... Все вы – каждый! – держите в руках «Три желания» и читаете эти строки, вместе с нами встречаете двойной юбилей.

ЖУРНАЛУ «ТРИ ЖЕЛАНИЯ» – 10 ЛЕТ! Вы читаете № 100. И только вам предоставлена уникальная возможность прокатиться на условной машине времени в далёкий июль 2008 года, когда был сформирован первый номер. А также увидеть, как менялся облик журнала из года в год.

Предтечей литературного журнала «Три желания» был сборник прозы и стихов «Парадоксы творчества». Чуть менее года я работала под началом его главреда Анны Соболевой. Много читала, общалась с авторами, впервые увидела изнутри типографию (с которой сотрудничаем до сих пор), узнала какие-то свои визуально-эстетические предпочтения. Когда поняла, что всё это мне интересно и, главное, хорошо получается, решила создать свой журнал. В июле 2008 года на волне огромного воодушевления был собран первый номер. Обложку нарисовала виртуальная (а позже и реальная) знакомая Татьяна К., которая подписывает свои рисунки Mawerick. Вот такими были номера 2008 года:

Первый выпуск 2009 года вдруг увиделся иначе, и таким он был почти весь год.

Но уже в 2010-м настроение потребовало многообразия, и обложки стали разными. Было решено остановиться на чёрно-белом исполнении – в мире цветной и яркой книжной продукции чёрно-белое выглядит уж во всяком случае необычно (улыбаюсь). Так журнал обрёл лицо и стиль. И так он сохраняется по сей день. Хотя нам и пишут с завидной регулярностью письма с советами изменить то или это, сделать обложку цветной или печатать фото авторов рядом с текстами, «как это делают в других изданиях». Отдавая дань «другим» изданиям, «Три желания» иногда радует читателей разноцветностью обложки и авторским фото рядом с текстами. Не изменяя себе, однако, в более важной традиции – публикации достаточно сильных текстах. Потому что мы – другое издание! J Для тех, кто делает первые шаги в творчестве, придумана рубрика «Проба пера». Для авторов с объёмными работами хорошо зарекомендовала себя «Авторская книга в журнале». Я рада, что вы с нами! И я рада, что мы – с вами!

ПРОЗА

Елена ГЕРАСИМОВА-СМИРНОВА

Неведомое проклятие

И по сей день так рождаются колдуньи…

Согласно Круголёту Числобога по Руси-матушке широким шагом шло тысяча сто первое лето. Зародилось оно вместе с прекрасным юношей Яром, весёлым и щедрым, согревающим капризную русскую землю своими горячими оранжевыми лучами. Земля забывала обиды, земля таяла, и сквозь камни да камешки прорастали семена жизни – трава и цветы.

У стройной молодой берёзы Яра встречала рыжеволосая в тот час красавица Мирослава. Она обожала его, пожалуй, больше всех на свете, больше матушки своей и деток своих – Агния и Бажена. Нежные пальцы молодой женщины ловили искрящийся смех юноши, летевшего по небу, и, собирая искорки-лучики в ладонь, подносили их к сердцу, наполняя его радостью и силой.

Со дня пришествия на небо Коляды носила Мирослава под сердцем доченьку – Олесю, ибо шепнула ей ведунья, что девочка будет любить мать и братьев, но ещё более – лесные тропки да травы дикие. Не встревожило женщину предсказание странное, не опечалило. Знала она, почему так будет, ох, знала!

Свет очей её – Лихослав – отдал душу свою какому-то неведомому ему самому злому божеству: радость на челе его легко сменялась неукротимой злобой, любовь – ненавистью, а жажда жить – неодолимым желанием испить до дна боль и страдания. Напрасно матушка наша заботливая назвала его так, напрасно! Может, чуяло материнское сердце, что сыночком кто-то недобрый владеть будет? Пусть простит её свекровь за сомнения и печали: тоска камнем тяжёлым легла на душу.

Вчера, когда Яр сходил с неба, дала свекровь согласие доброе: оставит Мирослава дом сына её, возьмёт деток малых и поселится в небольшом домике на краю селения. Доченьку сберечь они хотели, Олесю светленькую. Но боги не пожелали, боги безумствовали, вещая устами свёкра и снохи:

– Не позволим бежать от рода нашего! Все двери запрём на все засовы! В темницу засадим до прихода повитухи! Лихослав – муж твой, как и дети его – дети твои. И терпеть надо, и ласковой быть, и ублажать мужа, а не жалобиться! Уйдёшь – быть беде, ибо позор ляжет на весь род наш!

Так ворожили уста их, не позволяя жить Олесе и Мирославе. Так укрощали страхи свои перед богами сильными. А поздно вечером, когда Яр скрылся за верхушками деревьев, пожар случился, страшный и непредвиденный. Непредвиденный ли? Пожар, сожравший всю деревню. Пожар, принесший в жертву богам много жизней человеческих. Пожар, начавшийся с маленького домика Мирославы. Пожар-проклятие. Пожар-изгнание. Но молодая женщина знала, кто повинен в страшной беде. Не боги, нет. Люди, отдавшие на волю огня маленький домик на краю селения. Люди, которых она хорошо знала.

На следующее утро ушла Мирослава вместе с детьми малыми в лес к ведунье, предсказавшей ей доченьку Олесю и роды лёгкие. И каждое утро, когда Яр вступал в свои права, выходила она к берёзе, одиноко живущей на краю леса, да благодарила юношу за свет искрящийся и силу добрую, дарующую жизнь и свободу.

Катя ИВАНОВА

Первый день весны

или Как мало для счастья надо

Первая часть

Елена утром шла с ночного дежурства домой. Она работала медсестрой в хирургическом отделении городской больницы. До остановки трамвая надо было идти через маленький сквер.

«Как красиво на улице. Начало весны,– думала она. – Пройду не спеша, подышу свежим воздухом, полюбуюсь голубыми елями, то всё бегом-бегом, даже вокруг посмотреть некогда. Взглянуть на природу, красоту её... Весна – природа просыпается».

Весеннее мартовское утро выдалось солнечное, тёплое, плюсовая температура – такое редко бывает на Урале. Солнце кроткими золотыми лучами ласкает всё вокруг, как будто кричит: «Просыпайся, природа, сегодня первый день весны! Весна спешит к нам!»

Снежные завалы в середине сквера покрылись тёмной коркой и начали подтаивать.

«Уже и световой день прибавился,– продолжала думать женщина. – Теперь и вечерком солнце уходит... садится позже. С раннего утра дарит нам яркие лучи. На душе радостно, петь весёлую песенку хочется».

Весь сквер сверкал блёстками и переливался перламутром. С резной крыши беседки, что недалеко от пешеходной дорожки, спускались длинные прозрачные сосульки, переливаясь в весенних лучах разноцветными огоньками.

Женщина подошла к остановке, тут же прибыл трамвай. Зашла. Народу было много. Смотрит: старушка расплатилась за билет, и толстый кошелёк сунула мимо кармана, он упал и лежит на полу. Прошло несколько секунд.

Лена подняла и произнесла: «Вы кошелёк обронили»,– и подала его в руки пожилой женщине.

– Спасибо большое. Вот раззява, сунула мимо кармана, новое пальто, ещё не привыкла. Тут у меня вся пенсия. Вот еду в магазин за продуктами,– чуть не расплакалась она.

– Ничего, ничего. Будьте осторожны с кошельком, положите в сумку.

– Спасибо, доченька.

– Я помогу вам на остановке выйти из трамвая.

Елена вышла на своей остановке. Настроение хорошее, весеннее. Так ей захотелось порадовать себя, небольшой подарок купить – для себя, любимой.

Проходя мимо цветочного магазина, зашла.

«Прикуплю новый комнатный цветок»,– решила она. Так ей одиноко одной в пустой квартире. Две дочки выросли, уехали учиться в другой город, да там и остались. Мужа давно нет, развелись, когда дети подростками были. Лена ушла в работу, сперва, чтобы денег больше заработать, сейчас – чтобы одной меньше дома находится. А что дома: комнатные цветы и кот старый, ждали её. Любимые фиалки цвели разными цветами на всех подоконниках, радовали красотой свою хозяйку. Рыжий кот Васька тоже их любит: ляжет рядом с горшком фиалок и спит на солнышке.

В магазине приглянулась цветущая белая азалия. Большой, пушистый, с многочисленными большими цветами куст – белый шар.

Долго рассматривала его. Не заметила, что рядом стоит стройный седовласый мужчина в спортивной куртке и в упор смотрит на покупательницу.

– Что, нравится азалия? Редкий сорт, нечасто встретишь в магазинах нашего города.

Переведя взгляд на собеседника, увидела сияющие счастьем глаза мужчины, его притягательную белозубую широкую улыбку.

– Да, очень красивая. Девушка, упакуйте мне её.

Девушка упаковала горшок с цветком. Лена взяла покупку и прошла к выходу.

– Можно вам вот это подарить? – услышала она мужской голос. – У вас глаза грустные. Сегодня первый день весны. Хочется хоть одну женщину осчастливить. Все женщины любят цветы! – и мужчина протянул большой букет жёлтых нарциссов.

Их запах заворожил сознание Елены. Вдохнув цветочный аромат, она растерялась, несмело взяла большой букет.

«Что-то на витрине нарциссов не было,– промелькнуло в голове у женщины. – Откуда такая красота взялась?»

– Большое спасибо. Мне как-то неловко такой подарок принять. Я вас совсем не знаю.

– У вас грустные глаза. Вот хотелось порадовать вас!

– Я с дежурства, с работы – устала, наверное, вот глаза и грустные. Ещё раз спасибо,– тихо произнесла она и вышла из магазина.

Елена с букетом цветов не шла по тротуару, а порхала, она любовалась серебристой капелью, что мелко сыпалась с крыш многоэтажных домов, тоненьким весенним ручейком мутной воды, что неторопливо бежал вдоль дорожки. Сердце учащённо билось, глаза светились счастьем, улыбка не сходила с губ счастливой женщины. Ей казалось, что прохожие вокруг смотрят на неё с восхищением... Так же радуются букету весенних цветов, яркому солнцу и первому дню весны.

Вторая часть

Девятого марта Елена спешила домой – после суточного дежурства в хирургическом отделении городской больнице. Сутки оттарабанила, попросила медсестра, так скажем – хорошая знакомая. А что Лене одной в квартире с котом и комнатными цветами делать? Дети позвонили, поздравили.

А у той – семья: дети, муж... семейный праздник.

Устала за эти сутки на работе: праздник праздником, а хирургических больных никуда не денешь, им, как положено, все процедуры выполнять надо.

Весеннее солнце улыбалось немногим прохожим, праздник – выходной день. Редкие белые облака неспешно проплывали по бескрайнему небу. Светло-голубое, оно завораживающе притягивало взгляд. На улице казалось светло, красочно, свежо.

Женщина с одним красным тюльпанчиком в руке – поздравили на работе – торопливо проходила мимо цветочного магазина.

«Сейчас домой доберусь: выпью кофе, приму ванну и в кроватку – высплюсь»,– думала она.

Вдруг услышала шаги, и кто-то взял за локоть. Обернулась.

Седоволосый импозантный мужчина, широко улыбаясь, произнёс:

– Куда вы так торопитесь? Вы ещё помните меня?

– Доброе утро. Конечно, я вас помню. Вы, в первый день весны, мне цветы подарили.

– Извините меня за настойчивость. Я хочу с вами познакомиться. Можно представиться – Петр Петрович.

Он взял её руку и поцеловал.

– Елена,– смущаясь, теребя бежевый шарфик и краснея, ответила она.

– Может, в магазин зайдём? – видя растерянный взгляд, предложил новый знакомый. – Тогда в кафе, оно только что открылось. Я вас кофе угощу. Только я надену куртку,– улыбаясь, говорил он.

Только сейчас женщина обратила внимание, что мужчина стоял без верхней одежды.

– Хорошо, только ненадолго.

– Пройдёмте в магазин. Не будете же вы тут стоять, ждать меня.

Елена прошла в магазин, обратила внимание, что интерьер немного изменился, светлее и ярче стало в помещении.

– Я вам не сказал,– застёгивая куртку, продолжал мужчина. – Я купил этот магазинчик, и теперь вот – это моё детище. Скучно одному дома, вот и решил цветочным бизнесом заняться. Это вам! – и он подал маленький букет ландышей. – С праздником – Восьмое марта!

Маленький белоснежный букетик заполнил своим ароматом пространство вокруг Елены. Она несколько секунд вдыхала этот свежий аромат весны.

– Спасибо. Такой прелестный букетик. Ещё раз – спасибо.

Взяв спутницу под руку, Пётр повёл её к зданию кафе. Там они заказали кофе, пирожное.

– Расскажите о себе,– тихо попросила Елена.

– Всё просто. Мне шестьдесят. Бывший военный. Жены не стало пять лет назад. Взрослая дочь, зять, трое внуков. Дочь цветами занимается. Я несколько раз побывал в её магазинах – их три. Вот и уговорил этот магазинчик мне уступить. В этом районе у меня квартира. Вот и провожу целые дни среди цветов. Я вас восьмого марта всё ждал и ждал, когда вы мимо пройдете. А потом вспомнил, что вы говорили, что работаете по сменам.

– Восьмого меня как раз на сутки попросили выйти. Я с восьми утра работаю. Шла рано утром мимо магазина, он в это время закрыт.

– Давайте ещё закажем кофе. Может – шампанское, в честь праздника?

– Только по бокалу,– смущаясь, согласилась Елена.

Принесли бокалы с шампанским и свежую клубнику.

– Расскажите о себе. Хотя я многое про вас знаю.

– Откуда?

– Военная смекалка,– смеясь, ответил Пётр Петрович.

– Тогда расскажите обо мне, а я дополню,– улыбнулась Елена.

– Вы одна живёте, уже давно. Всё время проводите на работе.

– Да! Правильно.

– Давно в кафе, кино, театре – не были. Значит – нет у вас подруг и поклонника. Мало пользуетесь косметикой – значит, нет возлюбленного.

– Правильно. Как-то вы по старинке говорите – возлюбленного... Надо – бойфренда,– и она звонко рассмеялась.

– У вас заразительный и весёлый смех. Вам надо чаще смеяться.

– Дополню: мне сорок семь, две взрослые дочери живут в другом городе. Дома ждёт старый рыжий кот и фиалки... Наверное, пора нам прощаться, я вас от работы отвлекаю? У вас работа, а мне после дежурства отдохнуть надо.

– Понимаю. Понимаю. Вечером встретимся? Я за вами зайду, может, сходим в кино, или предлагайте сами. В театр на сегодня билетов не достать. Часов в семь вечера, встретимся?

– Я согласна, только встретимся на остановке.

«Осторожная? А может, я ей не понравился? Большая разница в возрасте»,– подумал поклонник.

Приняв тёплую ванну с различными модными добавками, женщина прилегла на диван, включив телевизор, решила подремать. Но в голову лезли разные мысли: «Неужели я ему понравилась, он так ухаживать начал? А я что, могу ещё нравиться мужчинам? Я уже и забыла, когда у меня был роман... романчик? Встречались изредка, ради секса... типа для здоровья надо. Он был с головой в работе, врач травматологического отделения – я ему нужна была только «для здоровья». И то это было давно, года два назад. Давно женской радости не получала и не чувствовала себя женщиной... Давно никто мне не дарил цветы, не приглашал в кафе и... на свидание! Совсем в старуху превратилась. Не помню, когда и волосы красила, укладку делала. И что это я развалилась, надо в парикмахерскую бежать... привести себя в порядок».

Петр Петрович, работая за компьютером в кабинете цветочного магазина, думал: «Такая скромная женщина. Хоть бы я ей понравился. Такая не будет выносить мозг, деньги просить, на моря ездить без меня, шашни крутить с другими мужчинами, а будет заботиться обо мне, уважать... а может быть, даже любить? Попытаться надо завести с ней роман или просто поухаживать».

Переминаясь с ноги на ногу на остановке, мужчина поглядывал на часы, волновался, смотрел по сторонам: «Опаздывает, уже на пять минут».

К трамвайной остановке подошла молодая женщина с ярко-медными, модно уложенными короткими волосами, большими выразительными глазами, в лёгком пальто морковного цвета, в туфлях на шпильке, с чёрной блестящей сумочкой.

– Пётр Петрович, вы меня заждались? Я немного опоздала.

Мужчина от неожиданности открыл рот и не мог вымолвить ни слова, он не узнал свою новую знакомую. Она показалась ему молодой, красивой, сногшибательной.

«Как человек может измениться до неузнаваемости за несколько часов? Сейчас все вокруг прохожие будут обращать внимание на нас. Будут мне завидовать, что старикан такую эффектную женщину отхватил!»

– Можно мне вас в щёчку поцеловать? Я удивлён и покорён вашей красотой! – он нежно прикоснулся губами к розовой тёплой щеке.

– Вы меня смущаете...– зарделась Елена.

– Пройдёмте к кинотеатру пешком. Тут недалеко – одна остановка. Погода хорошая,– он взял даму под руку, и они медленно пошли по парковой аллее.

– Какая красота вокруг! Весна – всё живое просыпается,– тихо произнёс спутник.

– Весенний воздух, такой свежий и тёплый. Весна, весна – пора любви! – тихо пропела женщина и теснее прижалась к мужчине.

Нина ОСОКИНА

Приключения русских в окрестностях Флоренции

Первый загранпаспорт я получила в конце девяностых. Тогда наиболее доступным (вернее, бюджетным) вариантом посетить заграницу являлись автобусные туры, и мы с мужем не преминули этим воспользоваться. Сначала была Франция. А заодно ещё пять транзитных стран. Как говорится в народе, галопом по Европам. Спустя год считали себя бывалыми туристами и при выборе нового путешествия долго не задумывались. Ну, конечно же, Италия! И непременно в сентябре – там ещё тепло... Обратились в ту же турфирму, у которой покупали и прошлогодний тур. Предложенный двухнедельный маршрут показался привлекательным – из Питера через Польшу, Венгрию и Австрию. Ночёвки в городских либо транзитных отелях. А то, что будут четыре ночных переезда (из-за них тур и был дешёвым), не пугало – иногда можно и потерпеть.

И вот мы уже шестой день в пути. Двухэтажный автобус Neoplan мчит нас по платному автобану. Скорости не чувствуется, тряски – тоже (не то, что на наших дорогах). Уже побывали в Будапеште, Вене, Милане, Венеции, Падуе,– каждый город заслуживает отдельного рассказа, однако тема повествования – Флоренция, к которой сейчас мы приближаемся. Нас набралось около полусотни, в том числе водители Коля и Миша, а также гид Жанна. Группа «разношёрстная»: семейные пары (включая меня с Володей), несколько мам с детьми-подростками (прогуливающими школу) и очень много одиноких туристов, из которых особо хотелось бы отметить двух пожилых петербурженок – А.А. и Веру. Они сидели в первом ряду верхнего автобусного этажа, сразу перед лобовым стеклом. Места вроде бы и отличные – обзор хороший, можно вытянуть ноги, однако минусы преобладали: нет откидного столика (за которым удобно выпить кофе) и не видно телевизора, висящего позади над проходом. А ещё сидеть там несколько жутковато – дух захватывает при скорости смотреть на дорогу с высоты двухэтажного дома. Поэтому желающих занять точно такие же места, но по другую сторону от прохода, так и не нашлось. Мы сидели во втором ряду, но во время экскурсий, когда автобус двигался медленно, пересаживались вперёд. Вполне естественно, что познакомились с попутчицами. Они были настолько разными, что при других обстоятельствах вряд ли бы подружились. Но судьбе угодно было свести их здесь, и вот теперь они не только сидят рядом, но и заселяются вместе в один номер. А.А. – миниатюрная, с короткой стрижкой. Одежда простая – блузка, джинсы. Преподавала раньше в ВУЗе, пенсия маленькая, но сын-программист, лет пять назад переселившийся с семьёй в Америку, регулярно присылает деньги. Доллары тратит исключительно на путешествия, которые скрашивают её жизнь и частично заглушают тоску по внукам, растущим без неё за океаном. Вера чем-то напоминает героиню Фаины Раневской из фильма «Подкидыш» – и внешностью, и манерами. Говорит громко и часто невпопад. Одежда, на мой взгляд, непрактична для путешествия – платья немыслимых расцветок и фасона. О своей личной жизни умалчивает, и я знаю только то, что с сыном у неё сложные отношения, и что деньги на путешествия она зарабатывает продажей пирожков на рынке. Некоторые откровенно потешались, когда она приставала к экскурсоводам с наивными вопросами. Деликатная А.А. утверждала, что у Веры поразительная любознательность – как у ребёнка, и терпеливо просвещала её на протяжении всей нашей поездки.

Время близилось к вечеру, когда автобус прибыл во Флоренцию и остановился у стен Нижней крепости. Здесь была одна из стоянок для транспорта, которому запрещён въезд в центр города. Приехали с большим опозданием – по дороге автобус сломался. Коля с Мишей хоть и справились с ремонтом в полевых условиях, но в автосервис съездить не мешало бы. Поэтому Жанна, проинформировав всех, что сбор группы в восемь часов вечера, на этом самом месте, вверила нас местному экскурсоводу Марине. Сама же осталась с водителями – помимо автосервиса, нужно было решить вопрос с ночёвкой. Предполагалось заселиться в отеле ещё до экскурсии, но поломка нарушила этот план. К слову, в те давние времена технологии были несколько другими, и хотя сотовый телефон у Жанны имелся – огромный, допотопный, по нему она звонила исключительно в родную турфирму.

Марина, ведя нас по узким средневековым улочкам, на ходу предупредила, что наше опоздание никак не предполагает смещение её рабочего графика. «Не я в этом виновата, поэтому покажу вам только основное – что успею…» Из «основного» больше всего запомнились: собор Санта-Мария-дель-Фьоре, колокольня Джотто, дом Данте. И, конечно же, площадь Синьории. Там было особенно многолюдно, несмотря на вечер. Наша группа расположилась у фонтана Нептуна, и мы, созерцая великолепные архитектурные творения и скульптуры, слушали рассказ об истории площади. Но солнце неумолимо катилось вниз, и вскоре тень от Лоджии Ланца окрасила в серый цвет стену дворца Веккио и статуи Давида и Геркулеса... «Ну, что, мои дорогие, на этом я завершаю,– неожиданно сказала Марина. – Мой рабочий день давно кончился, и я очень жалею, что не смогла провести для вас экскурсию в полном объёме».

У нас оставалось ещё около часа, и мы с мужем направились к реке Арно. К нам присоединились А.А. с Верой. Прошлись по набережной, постояли на мосту святой Троицы, оттуда полюбовались видом на город. На обратном пути закупили еды на ужин. Решили вечером поужинать вчетвером, после чего Володя забежал в винный магазинчик.

К Нижней крепости наша четвёрка пришла в числе первых. Автобус был уже на месте. Возле передней двери стояли водители с Жанной и о чём-то озабоченно говорили. Подошли к ним. И тут узнаём, что отель не сможет нас принять: хозяин не стал ждать (время – деньги!) и вселил на наши места других. «И что теперь? В автобусе ночевать?» – ужаснулась Вера. Жанна её успокоила, объяснив, что есть запасной вариант – гостиница в горах, совсем недалеко от Флоренции. К тому же, более комфортабельная – не две, а три звезды.

Вскоре собралась вся группа. Новость восприняли по-разному. Большинство – сдержанно, часть (особо уставшие) – возмущённо. Ну, а оставшиеся – включая А.А и меня с мужем – предвкушали интереснейшее путешествие к предгорью Аппенин. Знали бы мы тогда, каким оно будет! Поехали к месту предстоящей ночёвки. Ровная дорога быстро перешла в холмистую. Виноградники на склонах, оливковые рощи вперемешку с кипарисами,– словом, типичный тосканский пейзаж. Стало темнеть, и автобус с основной магистрали свернул на узкую однополосную дорогу. Начался подъём с довольно крутыми виражами. Когда лес с одной стороны стал гуще, а обрыв с другой – круче, стало немного тревожно. Но доверие к водителю (за рулём сидел Коля – как более опытный) заглушило это чувство. Сумерки быстро перешли в ночь, и разглядеть что-либо в боковые окна стало невозможно. Только было слышно, как ветви деревьев царапали крышу автобуса, но от этих звуков отвлекал телевизор, включённый на полную громкость – это Жанна поставила видеокассету с какой-то итальянской комедией.

Через час въехали в деревушку. Ярко освещённая площадь, заполненная народом, играет оркестр. В центре площади – подмостки, на которых выступают гимнасты в полосатом трико. Кажется, мы попали на какой-то местный праздник. Неоплан плавно объезжает площадь. В это время один гимнаст делает головокружительное сальто, а публика, вместо того, чтобы аплодировать ему, так же плавно поворачивает головы вслед нам... (Представляю себе их реакцию: каким образом этот двухэтажный монстр добрался сюда по непроходимой для такого транспорта дороге?) Сделав разворот, «монстр» покидает площадь. Через минуту снова оказываемся в лесу и снова куда-то едем. Снова подъёмы, спуски, виражи… А телевизор всё ещё показывает комедию. Вдруг автобус резко дёрнулся – в сторону обрыва! – и Вера, неотрывно глядящая на освещенный фарами асфальт, нервно вскрикнула: «Зайца, кажется, задавили!» Кажется, только она одна за жизнь зайца испугалась, все остальные – за свою жизнь... Зачем заезжали в деревушку, стало ясно, когда спустя некоторое время вновь туда возвратились. Оказывается, Коля в темноте не мог найти поворот на нашу гостиницу – уже второй раз его проскакивал. А расстояние до ближайшего места, где можно развернуться, более сорока километров. Этим ближайшим местом и является та самая площадь, на которую мы опять приехали. Праздник там всё еще продолжался, только теперь на подмостках дефилировали манекенщицы. И снова Неоплан медленно обогнул площадь, а зрители медленно поворачивали головы ему вслед. Только с третьей попытки обнаружился поворот на гостиницу.

...Было полвторого ночи, когда мы получили ключи от номера. Уютно, чисто. Но почему-то спать не хотелось. В дверь постучали – это были А.А. с Верой. Им тоже не спалось, и они приглашали на ужин: «Не забыли? Мы же договаривались». Пока я придумывала вежливый отказ, Володя уже вытащил из сумки бутылки: «Какую будем дегустировать?» Продегустировали вальполичеллу, которая, судя по этикетке, была покрепче, чем кьянти (его решили приберечь до Рима), и потому больше подходила для снятия стресса. На закуску были сыр, помидоры, огурцы, виноград. А ещё Вера нарезала сырокопчёной колбасы. При этом смущённо призналась, что везёт её из Питера (закупила по дешёвке несколько палок) и теперь опасается, что может испортиться. Вино оказалось действительно крепким, и спустя полчаса мы уже со смехом стали вспоминать недавние приключения. Когда А.А. начала украдкой позёвывать, а разрумянившаяся Вера – слишком громко говорить, мы с Володей догадались покинуть их номер. Решили напоследок подышать горным воздухом, вышли на открытую отельную террасу. Оказывается, не только мы не спим – за несколькими столами сидят наши, все пьют. Нам кто-то кричит: «Русские всегда снимают стресс по-русски! Присоединяйтесь!» Подсели к ближайшему столику – где бутылка с граппой уже опустела. «Представляете, он, как вошёл в номер, стал звонить дочери в Москву,– возбуждённо говорит женщина, показывая на мужа. – Мол, я купальник присмотрел, тебе какой лучше купить, с блёстками или с металлической отделкой? Дочь, конечно в шоке, отвечает ему, мол, ты хоть знаешь, сколько сейчас времени?» И, давясь от смеха, добавляет: «Там три часа ночи – на час больше, чем здесь!»

…Проснулись рано. За завтраком Жанна объявила, что позвонила в турфирму, и там пообещали уладить проблему – то есть вторую ночь мы гарантированно проведем в первоначальном флорентийском отеле, как было прописано в программе тура. «И пусть эта ночёвка останется нашей с вами последней проблемой...» Вернувшись после завтрака в номер, быстро собрали все вещи – ура! сюда больше не вернёмся! – и поехали снова во Флоренцию.

При дневном свете увидели, по какой дороге ехали ночью – она оказалась настолько опасной, что просто поразительно, как мы благополучно доехали. Вдобавок, на пути встретились две аварии, судя по всему, уже утренние. «...и можно свернуть, обрыв обогнуть, но мы выбираем трудный путь, опасный, как военная тропа...» – это Коля очень кстати поставил кассету с Высоцким.

Второй день во Флоренции начался удачно. Жанна выхлопотала ещё одну экскурсию – в качестве компенсации за незавершённую вчерашнюю. Встреча с гидом назначена на полдень, а пока можно было погулять самостоятельно. Часть туристов направилась в галерею Уффици, мы с Володей хотели было присоединиться, но длинная очередь туда отпугнула. Благоразумно решив, что лучше потратить драгоценное время на знакомство с городом, направились в сторону дворца Питти – куда не успели дойти вчера. По пути задержались на знаменитом Понте Веккьо, заглянули в торговые лавки. Дворец Питти осмотрели только снаружи – его возраст внушает уважение, а в остальном – так себе, Эрмитажу сильно уступает. Сады Боболи, что позади дворца, понравились больше. На холме, откуда открывается потрясающий вид на купол собора Санта-Мария-дель-Фьоре, встретились с Верой и А.А. Так и хочется сказать: «Как тесен мир!» Вместе направились к площади Синьории. Там нас ждала новая экскурсия, ярким финалом которой стало посещение собора Санта Кроче – с гробницами Микеланджело, Галилея и других выдающихся личностей...

Потом поехали в Пизу. На Площади Чудес было полно туристов, и каждый хотел запечатлеться на фоне Падающей башни. Некоторые позировали, вытянув ладони вперёд – вроде как поддерживают башню. Вера тоже так захотела, и с этой просьбой обратилась к Володе, вручив ему свою «мыльницу». Фотосессия длилась долго. Только после десятка кадров Вера осталась довольна результатом – когда эффектно присела, оттопырив руки и попу. Получилось не совсем сексуально, но зато спортивно – как будто вот-вот поднимет штангу...

Два часа хватило на всё – и на осмотр достопримечательностей, и на покупку сувениров на местном рынке, возле которого нас должен был подобрать Неоплан. Именно подобрать, потому что Жанна предупредила: «Стоянка здесь платная, поэтому стоим не более минуты. Кто опоздает к назначенному времени, пусть пеняет на себя – ждать вас не будем…»

В торговых рядах Володе приглянулся макет Пизанской башни, зачем-то усыпанный измельчённым цветным стеклом. Не обращая внимания на мои слова: «Мало того, что китч, ещё пальцы можно поранить этими блёстками!»,– всё равно купил. К месту запланированной остановки нашего автобуса пришли намного раньше – так нас запугала Жанна. Здесь уже собралась почти вся наша группа, все весёлые. Причиной веселья оказался лысый толстый турист, облачившийся в прикольный фартук-сувенир – с принтом торса Давида – в натуральную величину и с анатомическими подробностями. Его жена, стоящая рядом, почему-то не веселилась – наверное, её мнением тоже пренебрегли.

После того, как нас подобрал автобус – действительно в течение минуты! – оказалось, что двух человек нет. Жанна приняла моментальное решение – автобус с туристами едет до окраины Пизы и там ждёт. Она же возвращается к рынку пешком – искать отставших. Спустя какое-то время горемыки – мама с шестнадцатилетней дочкой – воссоединились с группой. Жанна нашла их на остановке – плачущих навзрыд. Потом рассказали, что опоздали всего на минуту, и как перепугались, что остались одни – в чужой стране, без документов (паспорт у Жанны), без вещей...

Во Флоренцию вернулись очень поздно. В отеле нас не ждали. Более того, ни о каком звонке из Петербурга они не слышали! И опять нас отправляют в тот самый горный отель... Как будто кто-то сглазил! На этот раз зароптали многие. «Или едем туда на такси, или будем жаловаться!» Принятие такого решения не входило в полномочия Жанны, и она стала звонить в турфирму. Там телефон молчал – рабочий день давно кончился. Пришлось звонить шефу домой, и тот, спросонья, дал добро на такси.

Так и поехали в горы. Впереди – автобус, за ним кавалькада такси. Самые мужественные, вернее, беспечные остались в автобусе на своих привычных местах. И наша четвёрка тоже... Володя откупорил кьянти, мы по кругу сделали несколько глотков и потом весь путь дремали. Приехали опять очень поздно, уставшие. Номер мы получили другой – более роскошный, судя по меблировке и размеру. Особенно разглядывать не стали, сразу завалились спать. Утром по привычке проснулись очень рано, и разглядели обстановку более внимательно. Тяжелые пыльные портьеры, высокие с лепниной потолки,... Номер, хоть и выглядел по-королевски, да только в нём сто лет никто не жил и его никогда не убирали. Быстро оделись, приготовились выйти – не тут-то было. Замок не поддавался. Минут пятнадцать колотили в дверь, кричали... Безрезультатно. Завтрак, похоже, пропустили. Я открыла окно, выглянула. Внизу у входа стоял автобус и все наши около него. Мой крик услышали и вскоре прислали слесаря – тому пришлось ломать дверь.

В спешном порядке выпили кофе, сели в автобус, и снова дорога. Вот так завершились наши флорентийские приключения.

Впереди нас ждал Рим, а потом обратный путь. И хотя проблемы были и потом: то автобус опять ломался (видно, турфирма купила его основательно подержанным), то кто-то умудрился заблудиться в маленьком Зальцбурге, а кто-то отравился (не смертельно!) колбасой, купленной ещё на родине,– однако домой мы все вернулись живыми и невредимыми.

Прошли годы. Список стран, в которых мы побывали с мужем, перевалил за четыре десятка. Ездили уже не автобусом. И не из-за боязни экстремальных ситуаций – развитие мобильной связи и систем навигации свело на нет эти риски – просто стали больше думать о здоровье и больше любить комфорт. Говорят, путешествия развивают ум и кругозор. От себя добавлю, что и память – потому что каждая поездка незабываема. Но ту запомнила особенно чётко – наверно, потому, что она была окрашена яркими эмоциональными красками.

Галина ГОСТЕВА

Покупка странной коробки с туфлями

(быль)

Человек я очень доверчивый, азартный и жалостливый. По этой причине муж не разрешает одной ходить на рынок с деньгами. Любой продавец может мне продать гору никому не нужных вещей. И при этом внушить мысль, что я спасла его детей и всех родственников от голодной смерти. Слава богу, что деньги в моём кармане в 1997 году практически совсем не водились, так как, работая учителем английского языка в школе, зарплату по полгода не получала.

В ночь на 31 октября того года мне приснился диковинный сон. Кто-то невидимый ласково спросил у меня:

– Тебе действительно так хочется побывать в Англии?

– Конечно, хочется. Столько лет преподаю английский язык детям в школе, рассказываю о традициях и достопримечательностях, а сама этого наяву не видела,– пояснила я своё желание.

– Ну, давай, лети в Англию прямо сейчас. Смотри всё, что тебе интересно,– рассмеялся он.

– Ну и шуточки у вас. Я ведь не Ангел с крыльями. Летать совсем не умею,– обиделась я.

– Хорошо, садись тогда в кабину самолёта за штурвал и лети.

И вдруг я действительно оказываюсь в просторной застеклённой кабине на большой высоте. Лечу себе и рассматриваю сверху Британские острова, моря, реки. Затем кабина куда-то исчезает. Я, словно птица, опускаюсь сверху на Лондон, залетаю зачем-то в Собор Святого Павла и Британский музей, пролетаю над Трафальгарской площадью с памятником адмиралу Нельсону, над зданием Парламента с Биг Беном, любуюсь парками и садами, мостами и памятником Эросу на площади Пиккадилли. И снова слышу голос: «Не забудь завтра купить туфли на рынке». И тут же просыпаюсь.

Выпросила у мужа четыреста тысяч рублей (тогда зарплата тысячами исчислялась) и поехала на рынок. Надо заметить, что зарплата учителя высшей категории за одну ставку составляла тогда восемьсот тысяч рублей.

У самого входа сидел инвалид в коляске и держал перед собой странную огромную коробку с туфлями разных размеров, фасонов и цветов. Увидел меня и давай жалобно умолять купить эту коробку всего за четыреста тысяч. Я, как загипнотизированная, купила у него эту коробку и пешком семь остановок по холоду брела домой с этой тяжестью. Денег даже на проезд в автобусе не осталось.

И что вы думаете?! Ни одна пара по размеру не подошла ни мне, ни дочерям. Ох, и ругал меня муж тогда за эту злополучную покупку. Хотел все туфли даже выбросить на помойку. И тут меня осенило:

– Знаешь, Семён, давай отвезём их в подарок ребятишкам в Детский дом.

Так мы и поступили с этими купленными туфлями. Директор детского дома очень обрадовался нашему подарку. А через две недели пригласила меня к себе мэр нашего города Сат Зоя и предложила поехать руководителем группы учителей английского языка в Лондон на стажировку на две недели. За путёвку надо было всего заплатить пять миллионов рублей, треть от её стоимости. Но у меня и таких денег не оказалось. Зарплату полгода не получала. Хотела уже отказаться, но коллеги скинулись и одолжили мне эти пять миллионов.

За два дня до отъезда ко мне подошёл молодой учитель истории Михаил и, шутя, предложил:

– А слабо вам, Галина, написать благодарственное письмо королеве Англии за тот подарок, полученный школой от неё?

И как мне самой такая мысль в голову не пришла, не понимаю! Вот что значит молодость! Сколько у них необычных идей в голове рождается.

За год до этого наша школа № 11 города Кызыла получила в подарок книги, информационные плакаты-постеры, карты Великобритании. В 1994 году королева Елизавета Вторая приезжала с официальным визитом в Россию, и её подарки были разосланы по регионам страны. Один из них чудом попал и в нашу школу.

Вечером, уложив детей спать, я села от руки писать письмо королеве. А почему бы простой учительнице и не написать письмо самой Елизавете Второй?! Тем более что английским я владею. Вот об этикете я тогда не задумалась. Происхождение-то у меня всё-таки крестьянское.

Один титул занял у меня шесть строк. Откуда я его взяла? Так он был написан под её портретом из подарка.

В письме я подробно рассказала о Туве, о себе, о своей школе. Не забыла упомянуть о том, что у нас своя Конституция, свой парламент и свой президент, что Тува находится в центре Азии около Монголии. Писала так, словно я политический деятель какой. Самой теперь смешно вспоминать. Затем поблагодарила за такой изумительный подарок, добавив, что, возможно, ей будет приятно узнать, что теперь её портрет висит в кабинете английского языка над доской.

Все мы: администрация школы, учителя, ученики и их родители, искренне благодарим Её Королевское Величество за такую щедрость и желаем ей и всей её семье весёлого Рождества и счастливого Нового года. Да благословит Королеву Господь!

Написав письмо, я вложила его в конверт, подумала ещё немного и добавила рождественский подарок – купленную накануне книгу Тамары Будугечиевой «Художественное наследие тувинцев». Прекрасно иллюстрированная книга была издана в Москве в 1995 году на качественной бумаге. Я осталась довольна собой, посчитав, что королеве будет приятно получить письмо и подарок из далёкой Тувы.

В Лондоне мне не удалось самой отправить письмо и книгу Королеве, и я попросила нашего гида сделать это, чем повергла его в немалый шок и удивление.

Но ещё большее удивление вызвало в Кызыле письмо королевской почты из резиденции Королевы Англии, пришедшее на моё имя в засыпной домик на окраине города. Письмо было отправлено из Букингема 12 февраля 1998 года, в Туву оно пришло только 3 марта.

Я и то не была уверена, что моё письмо и подарок дойдут до королевских очей. Выходит, что я недооценила пунктуальность и вековые традиции английского двора.

Конечно, письмо писала не сама королева, а одна из её фрейлин. В этом письме мне передали, что Елизавете Второй «было так приятно слышать, что школа получила книги и постеры, и она надеется, что ученики сочтут их интересными». Далее было добавлено, что: «Её Величество получило огромное удовольствие от своего визита в Россию, и было любезностью с вашей стороны написать и рассказать ей о Туве. Ещё раз благодарим вас за письмо и подарок, так высоко оценённые Королевой».

Через два года, участвуя в международном конкурсе учителей, я вошла в число победителей благодаря этой истории. А первым шагом на пути к этому был удивительный сон и покупка чудесной коробки с туфлями.

Поэтому я по-прежнему очень люблю делать необычные покупки, в душе надеясь, что со мной опять произойдёт какая-нибудь загадочная история.

А орган все звучит

(быль)

Раскладывая свой архив по папкам, я вдруг обнаружила среди черновиков стихов и рассказов открытку с изображением смешного пухлого медвежонка. На обратной стороне открытки написано послание на английском языке: «Великолепной семёрке. Мы будем скучать по вас. Было восхитительно слышать ваш смех и видеть ваше жизнелюбие. Пожалуйста, приезжайте еще в «Дрискол Хаус отель». Вы были очень хорошими соседками… Всем своим друзьям в Шотландии я расскажу о восхитительных русских леди, встреченных мною в этом отеле. В своих разноцветных одеяниях вы мне казались чудесными райскими птичками, залетевшими случайно в нашу размеренную, спокойную, однотонную жизнь.

Да благословит вас всех Господь! Шейла».

Прочитав послание, я даже рассмеялась от нахлынувших тёплых воспоминаний. «Великолепная семёрка». Так нас, семерых учителей английского языка, прилетевших в конце декабря 1997 года в Лондон на стажировку из далекой Тувы, называли постояльцы и хозяин гостиницы, восьмидесятипятилетний мистер Торенс Дрискол. Это он, бывший адмирал, а теперь «Почётный житель Лондона», в 1995 году создал международный клуб обучения английскому языку в честь англичан и американцев, погибших в годы первой и второй мировых войн, и стал его менеджером.

Замок-отель – собственность Торенса и его дочери Лизбет. Его жизненная философия – частью своего богатства поделись с нуждающимися. На двухнедельные Рождественские праздники он весь первый этаж заселил бесплатно одинокими стариками, обеспечив их питанием и подарками. Именно он посоветовал нам в православное Рождество Христово сходить на бесплатный органный концерт в церковь Святой Маргариты.

Эта позднеготическая церковь, находящаяся на территории Вестминстерского аббатства, была построена бенедиктинцами ещё в 12 веке. В ней по традиции венчались многие английские аристократы, и в их числе Уинстон Черчилль. Церковь Святой Маргариты относится к Всемирному Наследию Человечества ЮНЕСКО.

Нам повезло попасть на концерт произведений для органа композитора Иоганна Себастьяна Баха. В программе были заявлены духовные кантаты: «Вознеситесь радостно ввысь», «Как ярко светит утренняя звезда», «Господь – он мой царь небесный», прелюдии и фуги, токкаты и фуги, фантазии и фуги.

Впервые в своей жизни я слушала органную музыку вживую, а не в записи. Закрыв глаза, словно чистейшей родниковой водой, омывалась звуками мелодий, счищая с тела и души весь негатив, что накопился за многие годы моей трудной жизни. И вдруг я, атеистка, начала молиться про себя. Я молилась за своих близких, друзей и знакомых. Молилась за прекрасную природой и людьми, богатейшую природными ископаемыми и лесными ресурсами, но такую безденежную Туву. Молилась за мою любимую родину, многострадальную матушку-Россию.

«Господи! Прости ненавидящих нас, творящих нам зло и делающих нам всякие пакости. Не допусти, чтобы из-за нас, грешных, пропали их души. Аминь».

«Господи! Вразуми наших правителей! Пусть они поймут, как стыдно и унизительно, работая с утра и до ночи, получать мизерную зарплату, которой лишь едва хватает на пропитание. Пусть они, наши руководители и депутаты всех уровней, поймут, наконец, что бедность и нищета не добродетель, скудость не благородство, что каждый человек достоин преуспевания и финансового благополучия.

Преуспевающий человек – это тот, кто чувствует себя спокойно, находится в гармонии со своим миром, целостен и может делать всё во благо себе и другим. Преуспевание – это Божья любовь в действии».

А орган всё звучал и звучал. Музыка вобрала в себя всё моё существо. Слёзы, не переставая, текли по щекам. Душа моя сбросила с себя тяжёлый груз обид и разочарований, страха и унижений, злобы, ненависти, сомнений и непонимания. Душа моя стала лёгкой, почти невесомой, и устремилась вверх к небесам вслед за улетающими, гаснущими в вышине собора звуками.

Я явственно ощутила, как моя душа стала наполняться божественной любовью и добротой, миром и гармонией, счастьем и радостью. Душа преисполнилась благодарностью к Творцу Всего Сущего на земле, к нашему Небесному Отцу, за нашу жизнь, за уроки, посылаемые Им нам, которые надобно с достоинством пройти, чтобы приобрести необходимый опыт и достичь мудрости.

И я вдруг осознала, что жить надо надеждами, с глубокой верой в лучшее и с твёрдой убеждённостью, что всё в жизни наладится очень скоро. Я поняла, что всё, происходящее с нами, приносит нам только изменения к лучшему. Всё зависит от нас самих, от нашего выбора. Внутри себя мы свободны в своём выборе. Именно от нас зависит, что мы выберем сегодня: блаженство или страдание. Любые невзгоды и неприятности можно перенести без труда, если относиться к ним спокойно и с юмором.

Прошло двадцать лет с того концерта, а чудесные звуки органа по-прежнему звучат в моей памяти, вызывая в душе радость и восхищение. Я научилась проживать каждый день, как целую жизнь, находя вокруг себя маленькие и большие крупинки счастья. Мир таков, каким мы видим его. Каждый, живущий на Земле человек, носит свой мир в своём сердце.

Ирина ТАРАСЕНКО

Мишаня

Мишаня работал на городском кладбище, занимался благоустройством могильных мест. Работы летом бывает всегда много, вздохнуть времени нет. Мишане это нравилось. И не потому, что заработки хорошие, а потому, что не оставалось времени на собственные мысли. Только под дерево сядет передохнуть, задумается о своей бестолковой жизни, глядь – а уже заснул. Уставал очень.

Жизнь его и впрямь была бестолковая, не организованная какая-то. Жилья своего не было, семьёй не обзавелся. Дочка, правда, росла в другом городе, он её любил очень, навещал, подарки привозил. А здесь он был один, как перст, не считая подружки. Да и то неизвестно, долго ли продлятся их отношения.

Вот заснул он как-то под сиреневым кустом в тенёчке, рядом с могилой своего друга – Бориса. Жара стояла несусветная, а тут прохладненько было. Сел дух перевести, его и сморило. И приснился ему сон.

Будто подходит к нему мужчина, весь строгий такой, в очках, в чёрном костюме, но только почему-то в белых тапочках. «Что это он в жару такую в костюме шерстяном? – думает Мишаня сквозь дрёму. – И тапочки напялил белые, теннисные, что ли?»

Спит Мишаня и одновременно соображать пытается. Вдруг его осенило! «Да это же Борька, друг мой усопший!» От этой мысли Мишаня заволновался весь, но всё равно не проснулся. Между тем, Борис подошёл поближе, руку на плечо положил, вздохнул. Мишаня не испугался, предложил рядом присесть.

– Это хорошо,– проговорил усопший,– что ты нас не боишься. И работаешь ты тут на совесть, не халтуришь, как другие. Они думают, никто не видит. А мы всё замечаем, за всеми тут приглядываем. Хороший ты человек, Мишка, всегда хорошим был. Хочу тебя отблагодарить. Не всё, правда, мы тут можем. А что можем, то тебе, живому, и не нужно, наверное. Но вот одну вещь могу для тебя сделать.

– Какую вещь? – пробормотал сквозь сон Мишаня.

– Слышу я твои мысли печальные, всё понять пытаешься, что в жизни не так сделал. Отчего она у тебя такая – вся наперекосяк. Так ведь?

– Так.

– Я тебя в прошлое верну, и ты там свою самую большую ошибку исправишь. Ту, с которой всё не так пошло. Хочешь? Только вот, когда ты её исправишь, то с того момента уже ничего помнить о том, что с тобой дальше было, не будешь. У тебя уже другая жизнь будет, и память будет совсем другая.

Ничего не ответил Мишаня, а стал соображать, с какого момента у него всё не так пошло. Стал потихоньку жизнь свою вспоминать, как будто киноплёнку старую смотреть. Дремлет и смотрит. Во сне Мишаня то улыбался, то волновался, то плакать принимался. Столько чувств разных испытал за свой не очень долгий сон! Как будто жизнь свою заново прожил. Он и не думал, что она у него такая интересная и неоднозначная была. И радости были, и страдание, и горечь, и печаль, и любовь. Много всего, оказывается, было. Он и не думал раньше.

– Ну, что? Надумал? Делать тебе мой подарок, Мишка? Мы тут таких вещей никогда не делаем, нельзя. Но ты мне другом был, и я нарушу правила.

– Нет, Борис. Спасибо тебе. Очень я благодарен за твоё отношение. Не ожидал даже, что ради меня кто-то может правилами пренебречь. Но я хочу собой остаться. Я свою жизнь прожить хочу, не чужую. Мои ошибки – это мои ошибки, и счастье моё – это только моё счастье.

– Ну, тогда, прощай, друг.

– Спи с миром. Спасибо.

Подул влажный ветерок, деревья, наклонив свои кроны, зашелестели листвой. Набежавшие тучки закрыли солнце, собрался дождь. Мишаня немного озяб, проснулся, открыл глаза. Но непогода не испугала его, не заставила бежать с кладбища. Он ещё долго лежал под раскидистым сиреневым кустом, прятавшим его от дождевых капель, и чему-то тихо улыбался.

Обещание

Александр Николаевич Зуев жил в квартире с гранитной плитой. Обколотая по краям, она была очень неудобна в переноске. Передвигать метровую и достаточно толстую стелу было вообще делом не лёгким, не говоря уж о том, чтобы переезжать с ней с места на место.

Зачем же Александр Николаевич таскал за собой этот камень?

А дело было в том, что много лет назад его мама и тётушка – родные сёстры, завещали ему похоронить их в одной могиле и поставить памятник один на двоих. Достать в то время настоящий гранит было нелегко, но они побеспокоились об этом заранее. Очень уж им хотелось, чтобы на их могиле стояла гранитная плита на двоих красного цвета.

Где они его нашли, неизвестно. Да и стоил он по тем временам немало!

Однако деньги у сестёр были. Купили они плиту армянского гранита под красивым названием Лалвар и оставили милому Сашеньке приличную сумму денег, коих хватило бы не только памятник поставить, но и прожить безбедно некоторое время.

Много лет с тех пор прошло. Жил Александр Николаевич – не тужил. Деньги, ему оставленные, долго не кончались. И машину купил, и дачу построил, и квартиру обустроил по последнему слову, и бизнес свой начал, и семьёй обзавёлся. Всё в его жизни гладко шло, будто помогал ему кто-то, от неприятностей оберегал, поддерживал в трудную минуту.

А несколько лет назад приснился ему сон, такой чёткий и ясный, словно наяву всё происходило.

Приснились ему мама и тетя Катя. Всю ночь они на него смотрели, глаз не отводили. Трудно словами описать, что в их взгляде было. Укоризна, любовь, сочувствие... Долгий взгляд, пронзительный. Всё ему молча высказали.

С того самого дня всё у него наперекосяк пошло. Бизнес затухать стал, жена от него ушла вместе с дорогой машиной, дачу продать пришлось, квартиру сдал, а самому пришлось переселиться в более дешёвое жильё на окраине.

Понял он, в чём провинился, что произошло.

Камень тот красный, для памятника приобретённый, у Александра Николаевича на даче в дальнем углу сарая хранился. Верёвки на нём висели, банки со старой краской стояли, садовый инвентарь, поломанный, рядом валялся. Теперь, когда дачу продать пришлось, нужно было решать, что с гранитом дальше делать.

Посидел Александр Николаевич на скамейке возле сарая, ещё раз свой сон вспомнил и принял решение.

Гранит красный, под странным названием Лалвар, он отмыл, отчистил. Затем своих друзей позвал, чтобы помогли ему камень в квартиру перенести – больше некуда было.

Водрузили камень в комнате возле окна – напротив дивана, на котором Александр Николаевич спал.

Тяжко было ему с камнем этим в комнате жить, да ещё напротив спального места – как немой укор с того света он стоял.

А дела его, тем временем, всё хуже и хуже шли.

«Скоро и с этой квартирки меня попросят»,– думал.

Вот как-то ночью не спалось ему. Открыл он глаза, на камень взглянул, а тот, как живой, будто светится изнутри каким-то изумрудным светом.

«Вот это да...» – подумал. Аж рот от удивления открыл.

Заснуть той ночью Александр Николаевич уже не смог. Сидел на диване, смотрел на странный камень и думал. А потом и говорит: «Мамочка моя родная! Тётя Катя, любимая! Простите меня, дурака! Не сдержал я слова. Теперь вот расплачиваюсь. Я поставлю вам этот памятник. Обещаю! Через год стоять будет!»

Дела в бизнесе постепенно налаживаться стали. Не быстро, но постоянно. Квартиру дешёвую менять на более престижную не стал – деньги на памятник собирал. Ведь это же не просто – плиту поставить!

Мастерскую нашёл хорошую, чтобы камень в порядок привели – форму красивую ему придали, крест вырезали, розочки каменные, чтобы художники вручную, по старым фотографиям, портреты сделали.

Не прошло и полгода, как отправился Александр Николаевич в гранитную мастерскую, портреты принимать. Так заведено было, что, когда художник заканчивал работу, заказчика приглашали в мастерскую портрет принимать. Только после этого памятник можно было устанавливать.

Александр Николаевич зашёл к художникам. На улице солнце светило – жара, июль, а там было немного темновато, прохладно. Кругом стелы стояли с ликами усопших. «Свой» камень Александр Николаевич сразу нашёл, он в полумраке опять словно светился изнутри каким-то изумрудным светом, а на нём, как живые, мама с тётей Катей улыбались ему приветливо. Глаза их как будто от счастья искрились.

Александр Николаевич долго смотрел на портреты, по щекам его текли слёзы. Казалось, он ведёт с ними свой немой диалог, и ему хорошо. Никто не мешал, не докучал вопросами.

Через несколько дней памятник поставили.

Кстати, эпитафию на памятнике он написал необычную, не такую, как все обычно пишут.

Только два слова. «Простите. Спасибо».

Рассерженный гранит

Вспомнилась мне одна история из жизни нашей гранитной мастерской.

Ставил один мужичок памятник своему отцу. Ровно на год ставил – на годовщину. Друзей отцовых позвал, своих знакомых пригласил. Папа был не из последних людей городка, правильнее сказать – одним из первых. Нельзя было в грязь лицом ударить. Всё на высшем уровне готовилось.

Место захоронения не простой тротуарной плиткой собирались выложить, а настоящей брусчаткой, ограду заказали не обычную, как у большинства, а кованую, с толстыми цепями. Памятник тоже был самый высоченный из возможных.

Обустраивали участок двое рабочих нашей мастерской. Старшим был Миша – небольшого роста, кругленький, розовощекий русин (это национальность такая). Он отличался своим добродушием и юмором, с которым воспринимал окружающую действительность. Помогал ему Эдик – трудолюбивый и очень спокойный узбек. По-русски Эдик говорил плохо, понимал так же, но работал за двоих.

Так вот. Стали они с могилы крест старый снимать, чтобы работы по благоустройству начать. Вынимали-вынимали, никак у них это не получалось. Не хотел усопший крест свой деревянный отдавать. Миша устал от этой работы и пошёл под кустиком посидеть – отдохнуть, да и заснул невзначай. А Эдик остался, надо же было начатое доделать. Старался, пыхтел и, когда вытянул крест наконец-то из земли, то обеими ногами в могилу возьми, да и провались! Да так глубоко! Как заорёт он! Как стал руками за края земли цепляться! А вылезти не может – всё глубже в землю уходит. Замолчит – перестаёт его земля засасывать. Так и просидел бы он молча до вечера, но тут Миша от криков проснулся, спас Эдика, достал его из осыпавшейся могилы. Ну, дальше всё спокойно пошло. Убрали старый крест, сняли полимерный памятник с соседней могилы – деду нашего заказчика, выровняли всё, песочком присыпали и стали брусчатку укладывать. А памятник временно в мастерскую к художникам поставили, чтобы не запылился.

Тем временем художники на высоченном памятнике портрет набивали его сыну. Времени на него потратили не три дня, как положено, а неделю. Вроде, готово всё, можно с утра забрызгивать лаком (после него уже никакие исправления невозможны), а как посмотрят на портрет после ночи, что-то не то! И так его подправляли, и эдак, и высветляли, и чернили, и глаза подводили. «Всё вроде! С утра покрываем лаком!» А утром смотрят – взгляд будто строже становится, складка между бровями появляется непонятно откуда. Похоже, злится он на что-то. Опять его «дорабатывают». А в последний раз портрет на памятнике ещё и глаза скосил в сторону. Все ахнули!

Но художники взяли себя в руки. Они внимательно присмотрелись, проследили за взглядом усопшего. А он на памятник своему отцу смотрел, на старенький, полимерный. Красочка на нём поистёрлась, уже и пейзажа было не видать, на тёмном фоне еле-еле виднелся портрет. И фамилия, и даты жизни тоже были едва различимы. А дед этот был известным человеком в своём городе – народным учителем, литературу преподавал и русский язык. Об этом в памятной эпитафии было написано.

Тут художники наши почти хором закричали: «Давайте памятник этот обновим! Это же в наших силах!» Взяли они краску акриловую, намазали памятник и сухой ветошью принялись её втирать, а излишки краски убирать. Через час напряжённого труда памятник как новый стал. И пейзаж забелел берёзовой рощей и озером с лебедями, а портрет – будто вчера сделан. А ещё: теперь можно было ясно прочесть, какой человек тут лежит, сколько поколений городка этого писать научил и разговаривать грамотно, без ошибок. Красивый получился памятник!

Смахнули художники пот со лба и обратили свои взоры на «рассерженный» гранит. И что же они увидели! Вся строгость, весь гнев с лика исчезли, складки разгладились, уголки рта поднялись. Довольство и спокойствие отражалось на портрете усопшего.

Тем временем Миша с Эдиком брусчатку положили, подмели её, покрасили и установили рядышком два памятника – отцу и сыну.

Вот как важно понимать язык портрета! Наши художники – профессионалы, они умеют!

Все началось с травы

С кладбищами иногда связаны очень странные, почти мистические истории. Вот и мы, работники гранитной мастерской, стали однажды свидетелями, я бы даже сказала, участниками одной истории. Она была невероятной, но невозможно было усомниться в её правдивости, ведь все события происходили на наших глазах.

Пришла к нам как-то женщина – грустная, опустившаяся, глаза «на мокром месте» и уже не первый, чувствуется, месяц.

Пожаловалась.

Ходит, назовем её Лидия Ивановна, к мужу на кладбище, как на работу – чуть не каждый день. Порядок наводит – убирает траву, а она всё растёт и растёт, как на дрожжах. Вырвет Лидия Ивановна траву днём, а на следующий день приходит – а она снова по пояс. Что такое? На соседних могилах всё нормально, а на этой, как на дрожжах? Устала женщина бороться, да и страшно ей стало. Может, муж с «того света» сказать что хочет? Или требует, чтобы приходила каждый день? Никак не отпускает.

Мы ей говорим – давайте плиточку положим, обустроим могильное место. Никакие сорняки сквозь плитку не вырастут. Все так делают.

Она задумалась, засомневалась. «Плитка,– говорит,– давит, ему там тяжело будет, дышать нечем».

Мы ей отвечаем – кому дышать-то? Он уже не дышит давно. Словом, стали её убеждать. Надо же нам свою услугу продать! Убедили!

Взялись рабочие плитку класть. Вырыли землю на два штыка лопаты, планировочку сделали, геоткань постелили, песочек сверху утрамбовали. Потом плитку укладывать стали под названием «облако». Прекрасное название для плитки на могилу – Облако! С намёком, наверное.

Положили они плитку, бордюрчик сделали красивый. Женщине понравилось. Сказала она нам «спасибо» и рассчиталась. Услугу мы продали и женщине приятное сделали.

На следующий день идёт она мимо наших мастерских, как всегда, мужа усопшего навестить, цветы несёт, вазочку купила на новую плитку поставить. Мы за неё порадовались и занялись своими делами.

Не прошло и получаса, как смотрим – бежит она назад, как говорится, с выпученными глазами. «Что там творится!» – кричит, почти в истерике бьётся. Мы даже испугались немного.

Посадили мы её в нашу машину разъездную и поехали с ней на кладбище, благо всего-то двести метров. Приезжаем и видим картину довольно странную. Трава опять по пояс вылезла сквозь плитку, разворотив её полностью. Плитка валялась на могиле в полном беспорядке, как будто кто-то специально её кучей набросал, а над ней толстыми стеблями раскачивалась на ветерочке трава. Такая трава здоровая и сочная и за пол-лета не вырастет, не то, что за один день. В общем, глаза у нас, как говорится, «на лоб полезли».

Но мы не сдаёмся. Мы же профессионалы своего дела! Послали мы туда целую бригаду. Траву с корнем вырвали, плитку заново положили. Ждём следующего дня.

И он настал – этот день! И история эта снова повторилась. Чего только мы не делали – даже бетоном заливали. Всё равно. Трава победоносно раскачивалась на этом месте каждое утро. В итоге вернули женщине деньги за услугу и подарили ей в утешенье упаковку семян газонной травы – мятлик луговой называется, бонус, так сказать, от фирмы.

Посадила семена женщина на могиле, и вырос чудной красоты газон, и даже подстригать его было не надо.

Видимо, успокоился муж – понравилась ему наша травка.

Мы гордые ходили: «С нами не пропадёшь! В любой ситуации поможем! Недаром на кладбище работаем».

А женщина эта подружилась с нами и частенько захаживала. Мы ей всегда кофе наливали и уделяли немного времени, чтобы расспросить её про жизнь. Она была одинокой, никого, кроме мужа, у неё не было. Вот мы и пытались её поддержать.

Как-то возвращалась она с кладбища уже вечером, наш рабочий день к концу подходил, и сели мы с ней на улице под навесом чайку попить. И тут она говорит: «Вы знаете, ведь эта истории, что с травы началась, вовсе не закончилась. Я давно вам рассказать хотела, да не решалась. Вдруг вы подумаете, что я не в себе. Но всё-таки, думаю, надо рассказать. Кроме вас никто не поверит». Мы приготовились слушать.

«Памятник мужу своему я год назад в вашей фирме заказывала. Дорогой получился памятник, но мне не жалко. Удался на славу – высокий, цвет ровный – чёрный, оформлен со вкусом. Но главное – портрет! Я таких портретов ни у кого на кладбище не видела. Он как будто живой с гранита смотрит, а не нарисованный, даже иногда, когда смотрю на него, не по себе становится. Одно только плохо – делали его слишком долго. Обещали в июне поставить, а уж осень кончилась, снег посыпал. В начале зимы только позвонили и сказали, что готов памятник. Но куда уж тут ставить? А оставлять такого красавца в пыльном ангаре зимовать не хотелось, жалко стало, сама не знаю, чего.

И вот тогда приняла я решение. Странное, конечно, решение. Я забрала этот памятник к себе домой – пусть до весны постоит!

Установила я его рядом с сервантом, в линеечку. Хорошо он в мой интерьер вписался – как там и был! Стоит он там месяц, стоит другой. Привыкла я к нему. А портрет, действительно, здорово получился, так здорово, что стала я с ним, как с живым, разговаривать. Утром поздороваюсь, вечером спокойной ночи пожелаю. Иногда сяду на диван напротив, на жизнь пожалуюсь, на цены в магазинах, на работу, на начальство. Да мало ли на что человек жаловаться может, послушали бы, да пожалели. Совета иногда спрашивала – что надеть, что на ужин приготовить, кого в гости позвать. Вечерами новости вместе посмотрим, сериал обсудим. Словом, живём не тужим.

Тут однажды вздремнула я у телевизора, просыпаюсь, на часы посмотрела – полночь. Хотела было встать, душ принять, спать пойти. Чувствую, тяжесть по телу разлилась, не встать. Лежу я на диване. Вдруг замечаю, что в воздухе начал появляться чуть заметный образ, чем дальше, тем всё чётче и чётче. Приобрёл он очертания и превратился в мужа моего покойного. Я ему: «З-з-здравствуй, Петя!» – а у самой зубы от страха стучат. А он мне: «Добрый вечер. Как ты? Вижу, тоскливо тебе очень». Я не знаю, что и ответить. Лежу, по сторонам озираюсь. Взгляд мой на памятник упал – нету портрета! Тут я всё поняла. О чёем мы с ним тогда разговаривали, я уже плохо помню. Только я успокаиваться стала, не заикалась больше от страха. Через часок-другой растворился он опять в воздухе, превратился в яркую точку и в памятник ушёл, опять портретом стал. Теперь он частенько ко мне приходит навестить, а потом обратно в памятник улетает. Привыкла я к нему. Мне теперь не так одиноко. Вы, наверное, видите, что я и не плачу теперь совсем. Словом, решила я памятник этот не ставить, пусть у меня стоит, вроде портрет не на холсте, а на мраморе. А на могилку я другой закажу, без портрета. Только фамилия, имя, отчество и даты. Вот так. Спасибо вам за работу».

ПОЭЗИЯ

Александр ЕЛИН

Волки

За ночь снегом избушки укрыло до крыш,

как берлоги – от внешнего мира.

И лоснилась поверхность охотничьих лыж

от густого медвежьего жира.

Шла двумя параллельными к лесу лыжня

по едва затвердевшему насту,

да катались патроны в кармане, звеня –

как казалось, ненужным балластом.

Там, где чуть пробивался за соснами свет,

где темнели застывшие ёлки,

вырос прямо из снега, как сноп – силуэт,

сердце ёкнуло: вот они, волки!

Бликовала на солнце морозная даль.

Щёлкнул сдвинутый к красному «шнеллер».

И покрыл сединой воронёную сталь

снежный дым с задубевшей шинели.

Может, зная: от пули не скрыться никак

в гладкой, словно тарелка, долине,

злобно щерился рослый бесстрашный вожак

в перекрестье сходящихся линий.

Только палец замёрзший не жал на курок…

Кто-то слева подначивал: «Целься!»

И сужался отчётливо волчий зрачок

в пятикратном прицеле от Цейса.*

Волк ушёл восвояси, ушёл – не сбежал,

подытожив как будто: «В расчёте!»

А охотник, вернувшись, лицензию сдал

и надолго забыл об охоте.

Через год снова снежная пала роса.

На полянке, у зимней заимки,

он увидел знакомые волчьи глаза –

без печали, тоски, без слезинки.

Но – такое у волка светилось в глазах

(места не было в них укоризне),

что охотник впервые почувствовал страх

за чужие звериные жизни.

И когда что-то всплыло из тёплых глубин,

в покаяние сроду не веря,

об сосновый «кругляк» он разбил карабин –

под патрон на таёжного зверя…

Позже, слыша, как тихо в промёрзшей трубе

стылый ветер играл свою фугу,

он молился всю ночь, благодарный судьбе,

в паутиной затянутый угол.

В первых числах апреля закапало с крыш,

затрещали соседки-сороки…

Спал мужчина, и снилось: волчонок-малыш

лижет утром небритые щёки…

...Выли волки в морозную ночь, вдалеке,

но не трогала сердце тревога.

И катилась слеза за слезой по щеке,

собираясь в ладони у Бога…

* Цейс (Carl Zeiss) – знаменитая немецкая фирма, изготавливающая оптические приборы, в том числе оружейные прицелы.

Гордей МАЙСКИЙ

Помощница

Я помощница у мамы,–

обожаю помогать.

Я могу из-под дивана

шваброй кубики достать,

накормить умею кошку,

подмести на кухне пол,

положить к обеду ложки

на протёртый мною стол.

Телек я сама включаю,

и сама его смотрю.

Если мама хочет чаю,

быстро ей чайку сварю.

Я всегда помочь готова

маме в сад меня собрать.

Если мама нездорова,

помогу ей полежать.

Я надежда и опора

всей семьи, чего скрывать!

Только утром помогите

застилать мою кровать.

У бабушки

Пять минут порисовать.

После в куклы поиграть.

Бабушку заставить спеть;

с ней же мультик посмотреть.

Вылепить из пластилина

башмаки для Буратино.

На минуточку присесть –

кашку манную поесть.

После каши позевать

и пойти часок поспать,

а потом умыть лицо –

и с бабулей на крыльцо.

Заглянуть в почтовый ящик,

разогнать котов, лежащих

на пути к горе песка –

там слепить два пирога,

и бегом к велосипеду:

«Бабушка, сейчас приеду!»

До забора прокатиться,

уделить вниманье птицам,

что купаются в пыли;

с тенью поиграть в «замри!»

Штук пятьсот задать вопросов.

Пропахать дорожку носом

раза два. Поплакать малость,

чтоб слезами смыть усталость

и немного пыли с щёк.

Поиграть в футбол ещё

с бабушкой в одни ворота.

Мелом на асфальте что-то

рисовать минут пять-шесть,

не закончить, мел доесть,

а заслышав голоса,

от земли поднять глаза,

побежать навстречу маме

и спешащими словами

прокричать, как день прошёл,

что с бабулей хорошо,

что вратарь она отменный,

и придётся непременно

завтра к ней прийти опять,

чтоб не дать ей заскучать.

Такая работа

Мы сегодня кашу ели,

пили чай и молоко;

танцевали, громко пели

и гуляли далеко.

Буквы мы ещё учили

и узнали цифру семь.

А потом Петра лечили –

докторами были все.

Девять раз мы руки мыли;

каждый плакал раза три.

И попрыгать не забыли.

И поползать все смогли.

Я вела себя достойно

в старшей группе в детсаду.

Мама будет мной довольна.

Завтра с ней опять приду.

Перед сном

День ушёл за солнцем следом.

Ночка сонная пришла –

всё накрыла звёздным небом.

Светит ночничком луна.

Спать пора большим и малым.

Шум дневной почти утих.

За день очень ты устала

от хлопот и игр своих.

Ждёт тебя твоя подушка,

ждёт тебя хороший сон

и любимая игрушка –

медвежонок? Или слон?

Весенний подарок

У меня и у подружки

появляются веснушки

на носу и на щеках –

так красиво, просто «ах!»

Это солнышка подарки –

луч весенний очень яркий.

Приласкал меня с подружкой

и оставил нам веснушки.

Двадцать слева, двадцать справа

и двенадцать на носу,–

я взяла и посчитала

на своём лице весну!

Предпраздничное

У меня красивый фартук

и довольное лицо –

я работаю с азартом:

чищу первое яйцо.

Их семь штук почистить надо

для салата «оливье» –

нужно сделать таз салата

в этот день моей семье.

Все участвуют в процессе:

мама, папа, я и дед.

К нашей бабушке не лезем –

пусть доварит нам обед.

«Оливье» нам ночью нужен,

чтобы встретить Новый Год.

А ещё ж обед и ужин

до того, как Год придёт.

Про клубники грузовик

Это наш сосед Егоров.

Это часть его забора.

Это быстрая река.

Это банка молока.

Это братик мой Серёжа.

Домик, на сарай похожий.

У пруда рыбак сидит –

то ли дремлет, то ли спит.

Вот зима шалит метелью;

вот грибы семьёй под елью.

Вот красивый попугай.

Снова дом. Опять сарай?

Вот и девочка, и шарик,

и рождественский фонарик;

в море белый пароход,

с колбасою бутерброд.

Это синий шар земной.

Ночью город мой родной.

Есть и лунное затменье.

Тут вот пятна от варенья.

Новый год и День Победы.

Фейерверка самоцветы.

Солнце в небе, флаг страны

и берёзоньки стройны.

Вот и папа рядом с мамой.

Между ними под панамой

в красных туфлях – это я,

а вокруг – мои друзья.

Это лето. Это кошка.

Самолёт не влез немножко.

Здесь концерт, а тут пикник.

Вот клубники грузовик.

Что ж, пора и закругляться –

я рисую семь минут!

Надо выйти прогуляться

и в футбольчик отдохнуть.

Николай ЛЕДАКОВ

Прикосновение любви

Мгновенья эти не забыты,

Глаза, их помню, как сейчас,

Ресницами слегка прикрыты,

Лучатся нежностью у нас.

Слились улыбки воедино,

Соединились в дивный круг.

Как засияла вся долина!

Как стало солнечно вокруг!

Всё утонуло в аромате

Благоухающих садов.

О, сколько было чувств во взгляде,

Очарования и слов.

Кружились в танце вместе с нами

Деревья, горы, облака,

И наши чувства голосами

Звучали звонче родника.

Дыхание перехватило,

И сердце замерло в груди.

Как мне ты улыбнулась мило,

И как ко мне прижалась ты.

Как дороги тепла мгновенья,

Воистину прекрасны вы.

О как нежны прикосновенья

Взаимной искренней любви!

Ночь в Венеции*

Как ночь в Венеции чудесна,

Чарует дивный небосвод,

Луна прекрасна и прелестна.

Душа ликует, чуда ждёт.

Потоком жизни свет струится

И озаряет всё кругом.

Плывёт небесная царица

И красит город серебром.

Пленяет лунная богиня

Сто восемнадцать островов,

Соединила воедино

Изящной вышивкой мостов.

На водной глади рябь искрится.

Парят в блаженстве корабли.

Сияет водная столица.

Дома, как в сказке, расцвели.

Душа луны под небесами

Витает в царствии ночном,

Пропитаны дворцы и храмы

Её живительным теплом.

В предчувствии любви и чуда

Гондолы в летней череде,

В алмазном блеске изумруда

Скользят по сказочной воде.

*По одноимённой картине художника И.К.Айвазовского, 1861г.

Под зонтом

Как лодка золотом искрится,

И взгляд лучится молодой.

Душа взлетает, словно птица,

Над перламутровой водой.

Стучит в тиши сердечко звонко,

Как ясно, солнечно кругом.

Рулит за вёслами мальчонка

И с ним девчонка под зонтом.

Глаза восторженно раскрыты,

Не сводит с друга чудный взор.

Слились сердца, как в ткани нити,

В изящный шёлковый узор.

Блестит на мальчике панама,

Тельняшка просится в полёт,

Пылает в юном сердце пламя,

Любовь танцует и поёт.

В потоке солнечного света

Сверкает серебром вода.

Царят среди тепла и лета

Гармония и красота.

Плывут мальчишка и девчонка,

Парят, как птицы, над прудом.

Стучат, поют сердца их звонко,

Любовь им вторит под зонтом.

Улыбка любви

Возьми мою краюху хлеба,

Любовь в ней и янтарный свет.

Дарю тебе вершину неба

И дивный солнечный рассвет.

Как пахнет свежая буханка,

В ней столько летнего тепла.

Смотри, как светится полянка,

В её улыбке расцвела.

Слились все запахи земные

В волшебный, чудный хоровод,

Нам дарят чувства неземные

И украшают небосвод.

Краюха, облаком витая,

Лучится радостью земли.

Созрела нива золотая,

Ростки любви в ней проросли.

Как сладок свежий запах сена,

Цветочный поля аромат.

Душа счастлива и блаженна,

Аккорды ласково звучат.

Витает нежность неземная

В прозрачной дымке синевы.

Парит улыбка молодая

В потоках истинной любви.

Облака*

О, как притягивают взглядом

И манят глади облаков

Роскошным праздничным нарядом

И блеском свадебных балов.

Парит прелестная невеста

В шелках и пышных кружевах,

И нежным чувствам мало места

В пушистых пенных облаках.

Они стремятся на просторы,

Где тают в ласке берега,

Сверкают облачные горы

И блещут красотой снега.

Мечты летят в морские дали,

Зовут и манят за собой,

И чувства радостными стали,

Несут блаженство и покой.

Лучится нежность неземная

На ровной глади голубой.

Любовь, сердечно обнимая,

Венчает берег золотой.

Соединила воедино

И небеса, и берега

Любви волшебная вершина.

Искрятся счастьем облака.

*По картине художника И.К.Айвазовского "Группа облаков", 1889г.

Вид Керчи*

Клубится небо грозовое,

К заливу тучи поползли.

Темнеет море штормовое,

К причалу жмутся корабли.

Лазурные морские волны

На берег катятся грядой.

Весь город свежестью наполнен

И дышит негой неземной.

Луч пробивается сквозь тучи,

Сияет чистым серебром.

Течёт поток любви кипучий

И греет ангельским крылом.

От счастья сладко замирая,

Лучится нежностью музей,

Блестит постройка городская,

Парит часовня-мавзолей.

Жемчужной белизной сверкая,

Расправил крылья Митридат.

Любовь витает неземная.

Над Керчью ангелы кружат.

Креститель Иоанн Предтеча

Парит над шпилями церквей:

– Благодарю тебя за встречу,

Мой давний друг Пантикапей!

*По одноимённой картине художника И.К.Айвазовского, 1845г.

Флагман Черноморского флота*

Несут корабль крутые волны,

Вздымая пеной штормовой.

«Апостол» свежестью наполнен,

Безмерной гордостью морской.

Плывёт трёхмачтовое судно,

Сто тридцать пушек по бортам.

Понять какая мощь нетрудно

Несётся ветром по волнам.

За ним эскадра с облаками,

Похожие на стаю птиц,

Поют и слились с небесами:

– У моря с небом нет границ!

Ликует радостно природа,

С эскадрой дышит в унисон.

Парит краса и флагман флота:

– Как, море, я в тебя влюблён!

Соединились воедино

Сверкающие небеса

И черноморская дружина.

Сияют счастьем паруса.

Свободно волны рассекая,

Несётся флагман огневой,

Живут в нём сила, мощь морская,

Неукротимый дух святой.

*По картине художника И.К.Айвазовского "Корабль 'Двенадцать апостолов'", 1897г.

Восход солнца у берегов Ялты*

Лучи обняли кромку мыса,

Скользят по склонам южных гор

И на верхушке кипариса

Рисуют солнечный узор.

Купаясь в красках изумруда

Прозрачных плавных волн морских,

Вся Ялта ожидает чуда

И ждёт подарков дорогих.

Струится свет по горным грядам,

Блестят деревья и кусты.

Наполнен город ароматом,

Искрятся золотом хребты.

Душистый воздух свеж, прохладен

Приятный тихий ветерок,

И ослепительно наряден

Волшебный бархатный песок.

Как прелесть утра первозданна,

Пленяет Ялту красотой,

И мыс Святого Иоанна

Лучится нежной добротой.

Сверкает здание собора,

С домами водит хоровод,

И полон радости, задора

Пурпурный утренний восход.

*По одноимённой картине художника И.К.Айвазовского, 1864г.

Елена ВАСИЛЬЕВА-ЛЕНИНА

Песня друзей

Мы не рыцари, нет, мы простые люди.

Не пираты, не хозяева морей.

Не пророки. Наши головы на блюде

Не внесут на осмеяние царей.

Хоть не ангелы, но собственные крылья

Поднимали выше радуги не раз,

И скрипят зубами черти от бессилья,

Потому что не дотянутся до нас.

Мы не воины. Но если от границы

Смрадной копотью затянет всю страну,

Дым пожарища покроет наши лица,

Жизнь и души посылая на войну.

Не разбойники, но слов не разбираем,

Без прелюдии за друга нападём.

И сражаемся, подобно самураям,

Если враг из темноты грозит ножом.

Кто плюется ядовитою заразой,

По-змеиному раздвоенный язык,

Хоть не изверги, выдёргиваем сразу.

И злословие стихает сей же миг.

Наша ценность – не хрустящие бумажки,

От которых раздувается мошна.

Мы готовы снять последние рубашки,

Нагота нам ради друга не страшна.

Пусть ханжи рисуют стрелками дорогу,

Где законами начерчены пути.

Мы достоинство и честь вверяем Богу,

Только он укажет нам, куда идти.

Не запятнанная ложью наша совесть,

Неутраченная вера в доброту.

И не ляжет пыль забвения на повесть,

Где мы создали надежду и мечту.

Мы не овцы из разрозненного стада

И не хищники, охоты не ведём.

Нам свобода – наивысшая награда,

Для неё мы сочиняем и поём.

Реквием музыканта

Когда-нибудь придётся мне уйти.

Пускай не завтра этот день настанет,

И сердце моё биться перестанет,

И тупиком закончатся пути.

В конце его стоит могильный крест,

Чернеет над холмом из свежей глины.

И колокола голос заунывный

От звонницы разносится окрест.

Когда-нибудь придётся мне уснуть...

Не хватит и минуты оглянуться

И близким на прощанье улыбнуться

Пред тем, как в несознание шагнуть.

Они меня запомнят молодым,

Весёлым и немного сумасшедшим.

Едва узнают в теле охладевшем

Меня, пока я был ещё живым,

Влюблённым и в минувшее, и в новь,

Таким неповторимо настоящим,

Всегда не равнодушным и горящим,

Когда внутри кипят азарт и кровь,

Пока ходил с мятежной головой,

Слагая под гитару эти строчки.

В лежащей неподвижно оболочке

Так мало будет общего со мной,

С пульсирующим факелом в груди

И силой извержения вулкана.

Вы скажете, ушёл я слишком рано,

Что много меня ждало впереди,

Что лучших своих песен я не спел

И, может быть, излишне пустословил,

Не то, что замка – дома не построил,

Хоть замок обещал. Но не успел...

Возможно, вы промолвите тогда,

Что я носил гордыню, как икону.

Сорвёте с головы моей корону,

Когда уста сомкнутся навсегда.

Пока ещё могу я говорить,

Послушайте меня, и вы поймёте:

Как птица, я мечтаю о полёте,

На крыльях век отпущенный прожить.

Я знаю, что настанет мой черёд

В ничто войти, где холодно и странно.

Враги копают яму постоянно,

Друзья часов удерживают ход.

У смерти уравнительный закон.

Парил я или дома оставался,

Оскалится и спросит: «Долетался?»

Чертою оборвав мой марафон.

В руках лежит единственный билет

Без права повернуть на ПОЛ ДОРОГЕ

Но, может, задержусь я на пороге,

С которого пути обратно нет...

Наталья ЖУРАВЛЁВА

Не хочу ничего...

Не хочу ничего о себе говорить –

Ведь людская молва доброте не подвластна.

Всё – как есть,

Значит, так и должно в жизни быть,

И пускай обсуждают меня все напрасно.

Я живу, как живу, ничего не тая,

Хоть и трудно бывает порой мне

И страшно...

Но свободна от зависти совесть моя –

Значит, всё-таки жизнь

Прожита не напрасно.

И пусть даже сюрпризы кидает порой,

Удивленье моё

Всё же злу неподвластно.

Мне бы всё разрулить

В отношеньях с тобой,

Ну а так, я считаю,

Всё в жизни прекрасно.

Вера

Ну во что надо верить в этом мире запутанном?

Как прожить эту жизнь, веры не потеряв?

В лабиринте грехов и страстей необузданных

Как с пути не свернуть, свое «Я» не предав?

Верю я, что со мною надежда последняя,

В этом мире чужом для людей я своя...

И не знаю пока, в чём моё назначение,

Для чего я живу и в исканьях душа...

Надо верить, что я отыщу понимание

И прозренье, что я существую не зря,

Я цепляюсь за веру – сейчас это надо мне,

Вера – это любовь и надежда моя...

Я надеюсь, что вера дана эта свыше мне,

Без неё мне прожить ни минуты нельзя,

Всё, что мне суждено знать – услышу я,

Вместе с верой – любовь и надежда моя...

Ангел

Ангел мой, не улетай на небеса –

Будь со мной

И научи меня молиться,

Лишь во сне пускай мне грусть приснится,

Всё пройдет, осталась бы душа.

Ангел мой, подкову подари –

Пусть хранит мой дом от непогоды.

Рядом будь со мной, не уходи,

Помоги преодолеть невзгоды.

Ангел, в Бога верить научи –

Будь со мной и научи меня молиться...

Пусть плохое лишь во сне мне снится,

Чтоб не разорвать моей души.

Сказка

Каравелла, летящая в небе,–

Это облака лёгкого синь...

Как хочу, позабыв всё на свете,

Унестись в неизведанный мир!

Этот мир красотою дурманит,

Он и манит меня, и пьянит...

Где ты, призрак – корабль с парусами,

От любви заалевшими вмиг?!

Прочь сомненья, на этом «Голландце»

В неизвестные страны опять

Я умчалась бы с ветром странствий

В мире сказки рассветы встречать...

Елена ГЕРАСИМОВА-СМИРНОВА

Маме и дочке

Сыпучий белый сахар января

В невесту тайную рядил аллею,

Когда перед тобой явилась я,

И до сих пор об этом не жалею.

Была ль я для тебя милее всех,

Дороже всех, смелее всех и краше?

Под тихий плач или весёлый смех

Сплетались воедино судьбы наши.

Когда настало время отпустить

За юностью, за серединой мая,

Смогла ли ты меня благословить

Или держала, рук не разнимая?

Я вспоминаю снова и опять

Запреты-ссоры, платья, ленты, косы.

И вскоре мне придётся отвечать

На эти интересные вопросы.

Кому? Красивой дочери своей,

Родившейся, когда цвели аллеи.

И, улыбаясь, я отвечу ей:

«Я ни о чём на свете не жалею.

И если жизни нашей кутерьма

Тебя закрутит в злостное торнадо,

Скажи себе: «Сума или тюрьма?

Я принимаю, если это надо».

Камни и Ангелы

Камни и ангелы, тьма под мостами,

Звери железные, двери с замками,

Траты, потери… Кто-то не верит

В то, что веками ангелы с нами.

Камень на камне, плесень по краю,

Скорость да деньги… Кто-то играет

В прятки со смертью. Я не желаю.

Я по ночам от волос отмываю

Зависть и злобу, зависть и скуку,

Зависть и ненависть, грязные слухи,

Липкую правду… Кто-то глазами

Видеть не хочет: ангелы с нами.

Камни и тени – наша отчизна.

Двери с замками – признаки жизни.

Если бы ангелы тут не летали,

Я бы уже ничего не писала.

Александр МИХАЙЛОВ

Реверс*

Пиши свои стихи, поэт.

Простой даю тебе совет.

Спеши, летят года твои.

Душой любя труд свой, твори.

Покой забудь, живой пока.

Возьми перо, вздремнув слегка.

Открой свой мир нам всем скорей.

Дерзни, давай, пиши быстрей.

Костром пылай, тепло дари,

Людей диви, звездой гори.

Потом пойдёшь встречать рассвет.

Смелей пиши стихи, поэт.

*Реверс – стихотворение, которое можно читать как с начала (слева направо), так и с конца (справа налево)

Сомненье графомана

Вы не судите, не поэт же я,

А потому с таких и взятки гладки.

Авторитетов нету для меня,

С мировоззреньем тоже всё в порядке.

Пишу о том, что в голову придёт,

В потугах ведь совсем не напрягаясь.

Наверно, просто скажут: «Рифмоплёт» –

Поэты морщатся всегда, ругаясь.

Ну как же быть тогда, когда во мне

Нет ноток лирики почти нисколько?

Собой доволен, и, причём, вполне.

Нужны перо, бумага, да и только.

Но вот, готов «шекспировский сонет».

Грызёт сомненье: «Может я поэт?»

Фрустрация

Когда ты в состоянии фрустрации:

Повисли руки, головой поник;

Попал под пресс суровых жёстких санкций

За пылкий нрав и длинный свой язык;

Подвергся непредвиденной конфузии,

Совсем уже отчаялся ты, но –

Отбросить напрочь нужно все иллюзии,

На этот случай средство есть одно:

Коль не боишься ты самоиронии,

И юмором искрится ясный взгляд,

То всё в порядке будет и с гармонией,

И в жизни сразу всё пойдёт на лад.

Ода Солнцу

Сегодня Солнце улыбнулось мне,

Развергнув пелену небес густую.

И сразу легче стало на душе.

Лучи его так ласково целуют.

Сорвав оковы суетного дня,

От всех проблем я отмахнусь небрежно.

На небе Солнце светит для меня,

Я жизнью наслаждаюсь безмятежно.

Не зря вчера весь день мечтал о нём

И строки рифмовал ему любовно.

Тепло и радость даришь людям днём.

О Солнце! Ты чудесно, безусловно.

Реакций термоядерных свеченье,

Воистину великое творенье!

Защитникам Отечества

(акростих)

Землю родную всегда защитит

Армия наша. И флот.

Щит для России на страже стоит.

Истинный мира оплот.

Только вот мир на земле не всегда.

Надо готовым быть впредь.

И не вредит никому никогда

Крепкие силы иметь.

Альтернативы нам нет тут иной:

Мир для страны сохранить

От супостатов, грозящих войной.

Трудно с врагами дружить.

Если захочется неким глупцам

Через границу пролезть,

Есть чем ударить в ответ наглецам,

Сбить с них враждебную спесь.

Тихо, спокойно живёт наш народ

В самой великой стране.

А над страною, как солнце, взойдёт

Счастье родимой земле.

Лики святые Россию хранят,

Ангел её бережёт.

Верной защитой народу стоят

Армия наша и флот!

Галина КОЧЕРГИНА

Сакура на Арбате

Апрельский день. Москва. Арбат.

Прохладно. Очень. Сакур ряд,

Простёрши ветви все в цветах,

Средь шума дремлет в сладких снах.

Средь старых каменных домов,

Среди совсем чужих миров

Вдруг к небу розовость взвилась.

В душе весенний грянул вальс.

Оттенков разных и тонов,

Японии далёкой зов.

Сошла на землю красота,

Исчезли серость, пустота.

Арбат. Ряд сакур по весне.

Жаль, что искусственные все.

Сакура под дождём

Над Москвою набрякшее небо.

Снова зонтики тронулись в путь.

На Арбате иль сказка, иль небыль,

Иль реальность. Но в этом ли суть?

На искусственных сакуры ветках

Мокнет розовый цвет поутру.

Ствол лучится от капелек света,

Чьё сиянье прорвало темноту.

Сыплет дождь. Капюшоны намокли.

Под ногами лужи ряби и грязь.

А на ветках качаются клетки,

Серебристых ажуров вязь.

Даже дождь красота укрощает.

Светом дивным манИт, утешает.

Импрессионизм – образ жизни

Какое странное теченье.

Ему импрессия – родня.

Как будто мыслей продолженье,

Скользит небесная ладья.

Его ругали, предрекая,

Скоропалительный закат.

Однако замерли, внимая

Холсту Моне « Сент-Адрес. Сад».

С вибрацией среды воздушной

Живой природы вечный квант

Под кистью мастера послушной

Опять рождается брильянт.

Мазков чистейших мелкость, дробность.

И трепет вечности внутри.

Пейзажа иллюзорность, тонкость.

Застынь и пристально смотри,

Как в суетном потоке жизни

Проникнет в душу красота.

Цветные капли, пятна, брызги

Мир строят с чистого листа.

Туман Клода Моне

Весь Лондон в тумане, сиренево-нежном.

Размытою тенью в просторе безбрежном

Парламент встаёт из воды иль из неба.

Границы все стёрты. Мерцание света.

Туман розоват, желтоват, густ и плотен.

Он дышит, играет. Он чист и свободен.

Нечёткость пропорций. Неясные формы.

Моне отметает все рамки и нормы.

Густые мазки полотно покрывают.

В смятении чувства. Мечты оживают.

Закатное солнце. Речная прохлада.

Картина живая. Багет не преграда.

Реальность фантазий. Ещё всё случится.

В холсте затерялась от счастья крупица…

В гости к Моне

И опять я пришла к Моне.

И туман вновь окутал Лондон.

Бело-розов дым на воде,

Фиолетовостью окован.

И мне слышится плеск весла

И беседы волны с волною.

Пусть загадочны те слова,

И секрет полотна не открою.

Но я молча сижу, смотрю.

Внутрь тянет меня картина.

Запах Темзы я ртом ловлю.

Всё реально, до дрожи зримо.

Красок блёклость цветёт огнём.

Я. Моне. Мы опять вдвоём.

Шесть картин, заставивших сердце замереть

Синьяк. Каллела. Дерен. Кросс.*

Мазки и пятна. Цвет и звук.

Сосна и пруд заросший. Мост.

Луна и ночь. Стволы вокруг.

Цветная осень. Милый дом.

Дерев верхушки. Солнца блик.

Ресницы влажны. В горле ком,

И кровь кипит, и рвётся крик.

«Красиво?» – слово неуместно.

«Шикарно?» – снова чуть горчит.

«Божественно?» – наверно, лестно

Тем, кто писал и не забыт.

От ярких красок к краскам тёмным,

От тёплых следуем к холодным.

________________________

*Все упомянутые картины:

1. Синьяк «Сосна в Сен-Тропе»

2. А.Э. Кросс «Осень вокруг моего дома»

3. Сезанн «Мост над прудом»

4. Каллела «Лунный свет»

5. Дерен «Стволы деревьев»

6. Марке «Солнце над деревьями»

Странный май

(авторская песня)

Майские жуки бьются о стекло.

Ворожит черёмухой весна.

Днём уже жара, по ночам тепло.

Сердцу и уму просто не до сна.

Ливни и гроза. В небе всполох жёлт.

И тюльпанов алые огни.

Кровь кипит в груди. Тишина солжёт.

В мире серых струй только мы одни.

Голову кружит запахом нарцисс.

И по лужам хочется гулять.

Ты моя судьба или мой каприз?

Но не поверну этот вечер вспять.

И пускай жуки бьются о стекло.

И черёмух цвет одурманил нас.

В черноте дождя мне с тобой светло.

И пусть будет впредь так же, как сейчас.

Река бессмертия

Течёт река бессмертия, победная река.

В портретах и цветах чуть замер шар земной.

Река течёт, бурлит. Над нею облака

Из прошлого плывут, как память, с сединой.

Река хранит бои, крик боли, танка лязг,

Кровавые бинты и разрывной фугас.

Деревни зеленя и ям могильных грязь,

И песни, и мечты солдат, мир спасших, НАС!

Река полна имён и скорбных чёрных дат.

На фото чёткий лик – как молод был солдат.

Он по судьбе прошёл с винтовкой на плече.

И кровь из ран его застыла в кумаче.

Бессмертная река. Под солнцем блещет май.

Грусть с радостью живёт. Всех помнить обещай!

Сиреневое безумие

В Каширских старых двориках бесчинствует сирень.

Цвета, оттенки, запахи свели с ума народ.

Простая и махровая из тридевять земель.

Раскидисто-пушистая застыла у ворот.

От ливня кисть тяжёлая склонилась до травы.

Промокшая красавица ко мне стучится в дом.

Цветки и листья нежные на ощупь холодны.

Из вазы горделивые взирают с торжеством.

И аромат уносит в волшебный мир чудес,

Где счастлив человек, где обитают боги,

Где голубые воды и горы до небес,

Где по мосту из радуг летят единороги.

Тот флёр цветочно-сладкий и свежий, как роса,

Но в терпко-сочных нотках уже резвится лето.

В нём первые раскаты и первая гроза,

И соловьёв безумство всю ночь и до рассвета.

В Каширских старых двориках бесчинствует сирень.

На кисти, мёдом пахнущей, уснул лохматый шмель...

Юлия ТИТОВА

Васильки

Однажды васильки, на поле стоя,

Узнали, что они не одиноки.

Что в этом мире светлом и широком

Растут гибискусы и каланхое.

Что есть на свете дивном, чудном

Заморские цветы, что диво,

Они звучат и выглядят красиво,

Их жизнь богата, не занудна.

С той поры мечтать не перестанут

Робкие цветы на поле русском

О желанной встрече за Эльбрусом

С теми, что в чужой земле увянут.

Не милы соседи полевые,

Больше им ромашка не подруга.

Тех легко убрать из дружбы круга,

Мысли кто не разделил шальные.

Но за годом год идёт, однако.

Встреча явью стать не обещает,

Головою васильки качают,

День за днём проходит одинаков.

И клянут они судьбу жестоко,

Что корнями наделила крепко,

Что держаться вынуждены цепко,

Чтобы жить на поле одиноко.

Но мечты в земле сырой не сгинут,

Не умрут, но прорастут с корнями,

Хоть и полететь, взмахнув крылами,

Им не суждено, а годы минут.

Посерели васильки от горя,

Потеряли радость, яркость жизни,

Мрачной тучей наползали мысли,

Что родное поле не родное.

Мысли ядом отравляли душу,

Но любила их земля родная,

А цветы, и цвет и суть меняя,

Превращали море в сушу.

Всё манила их мечта ванилью,

И, поверив, что их жизнь напрасна,

На земле родной, прекрасной,

Стали васильки полынью...

Паутинка времени

Паутинка времени плетётся,

За секундою секунда вьётся.

За минутами часы идут, недели,

Месяцы и годы полетели.

Кружева вплетаются веками,

Но одно лишь неизменно с нами:

Самое прекрасное на свете –

Времени не знающие дети.

Ведь для них не существует «после»,

И «надысь» для них не многим больше.

«Давеча», «вчерась», «посля» да «нонче» –

Звук пустой, смеются только громче.

Дети все живут одним моментом,

Но они не знают и об этом.

Ярлычки значений им не надо

Налеплять на всех живущих рядом.

Радоваться искренне умеют,

Языком любви души владеют,

И одно понятно им на свете:

Взрослые снаружи лишь не дети.

Светлячки души горят и в тётях,

По глазам их сразу узнаёте,

Дядям он совсем не чуждый тоже,

Дяди-дети выглядят моложе.

Кто забыл про светлячка-ребёнка,

Что внутри играет, как котёнок,

Тот лицо суровит и морщинит,

Жизни бесконечность он не видит.

Паутинка времени, сверкая,

Солнца лучиками с детками играя,

Тросом оплетёт забывших детство,

Станет убиванья жизни средством.

Так давайте вместе улыбнёмся,

В жизнь с глазами детскими вернёмся,

И поймём тогда, что наши дети –

Самое прекрасное на свете!

Братишки

Встретились братишки возле мамы,

Взял за ручки старшенький младшого.

Говорит: «Ты знаешь, между нами

Вроде нет различия большого.

Нас с тобой вскормила мама грудью,

И обоих нежно целовала,

Я объятий мамы не забуду,

Хоть и был таким, как ты, я малым.

Между нами мало так различий,

Детство голопопое, веселье!

Разве прибавляет мне величия

Ну одно, нет... два десятилетья?»

Слушает малыш самозабвенно,

Всё, что ему скажет милый братец.

Заискрятся глазки вдохновенно,

И на щёчках вспыхнет вдруг румянец.

Хоть и не доступно ещё слово,

Младшенький не будет долго мешкать,

Ручки стиснет в кулачки сурово

И написает на пол неспешно!..

Мысль

Я мысль свою на кальку нанесу.

Хочу, чтобы прозрачной, ясной вехой

Была она. Тропинкою в лесу,

Усталым путникам подмогой, не помехой.

Хочу, чтоб мысль мою смогли  развить

Все те, кто суть её понять не побоялся.

Чтоб напоён был тот, кто хочет пить,

И смог из грязи встать, кто в ней валялся.

А если мысль моя кому-то не мила,

Он волен её даже не заметить.

Пусть прочь несётся чуждая стрела,

Пусть пролетает мимо, словно ветер.

Я знаю: мыслью всем не угодить,

Лишь для меня одной она родная.

Но если размышленье сможет породить,

То не напрасной я уже её считаю.

Хочу я мысль свою родить и передать

Единомышленникам. Чтоб, как лёгкий мячик,

Иль птицею сама смогла летать,

Отпущенная в мир стрелой горящей.

Отправлюсь без неё своим путём,

Уже забыв о времени прошедшем.

Вдруг обновлённою её найдём,

Во что-то сильно большее вошедшей.

Порадуюсь тогда за мысль свою,

Узнав вдруг о её существованье.

На новый путь её благословлю,

И наше будет радостным прощанье.

Светлана ЧУЙКОВА

Три дуры

1 часть

Роскошна ночь, что ждёт рассвета,

Принарядившись в звёздный шёлк.

Она таинственного цвета

И в искушенье знает толк.

В ней всё причудливо и зыбко,

Не разобрать: где ложь, ошибка,

Где волшебство и жгучий страх –

Ей подчинён король, монах...

И пусть греховно наслажденье,

Но нечто есть, что правит им.

И этот Мир непобедим,

Пока любовь царит над тленьем!

Но отвлекусь, прости сонет –

Три дуры рвутся в интернет.

Одна – могла б сравниться с молью:

Белёсы пряди, худоба.

Страдает менструальной болью,

Живёт без мужа, но – раба.

Раба безденежья, заботы,

Детей, рождённых без охоты,

Кота, орущего весной

(Хоть он ей ближе, чем родной).

И злясь за это на судьбину,

В подушку воя по ночам,

Взывая к Богу иль чертям,

Она однажды, сгорбив спину,

Стишок сложила, мол – поэт,

И с ним полезла в интернет.

Вторая, распростясь с Россией,

Изрядно позабыв язык,

Приняв лобзания чужие,

Но не найдя страстей арык,

Решила тоже стать поэтом.

Как по-другому? Ведь об этом

Напоминал меж ног фитиль,

О чём мадам, не зная стиль,

Писала ночью, злясь в квартире...

И вирши о своей беде

Спешила выложить везде:

«Ау, самец, в подлунном мире

Ты напиши скорей ответ!» –

И с этим вышла в интернет.

А к третьей – проявляя жалость,

Скажу – увы, она больна.

Наверно всё, что ей осталось –

Петь одиноко, как струна.

Напев её почти невнятен,

Хоть молода и облик статен,

Но разум тихо отошёл...

Она ж, работая как вол,

Всё сочиняет днём и ночью

Белиберду, где смысла – ноль.

Но ждёт признания за роль

И славы жаждет очень-очень!

Бродячая актриса бед

Пролезла тоже в интернет.

И хоть проблем у каждой много,

Но наказал Господь ещё:

Поэзия – не их дорога,

А зависть жалит горячо!

Бездарность, ненависть и глупость,

Невежество и просто тупость –

Вот тот коктейль, что душу рвёт.

Чужой талант троих добьёт!

Ведь им, конечно, не понятно,

Что создают прекрасный фон

Для тех, кто одарён, умён –

Своею строчкою невнятной.

Что ж, потешайся, белый свет:

Три дуры влезли в интернет!

2 часть

Итак, три дуры – в интернете!

Их сайт поэзии привлёк,

Как та рекламочка в газете:

«Нашёлся красный кошелёк».

Решила каждая: «Вот место,

Где буду сразу я известна,

Где можно самость показать

С намёком тонким на кровать».

И понеслось... Мы ж для удобства

Дадим дурёхам имена.

Прости, любимая страна,

Но в русских бабах много жлобства.

Чтоб всё досталось тем троим,

На них наденем псевдоним.

Одна, как моль – и будет Молей,

Другая – Фитя с фитилём,

А третью, с жалостлевой долей,

Мы просто Долькой назовём.

Отличье каждой впечатляет,

Но глупость их объединяет,

Хоть мне один поэт сказал:

«Жизнь дурочек – счастливый бал!»

Но сам уехал из России...

А потому доверья нет

Его словам. Твержу в ответ:

«Кто за кордоном – нам чужие!»

И учат часто не тому,

Валюту положив в суму.

Однако в чём же счастье Моли?

Ей разве глупость помогла?

Она в своих стишках всё молит,

Чтоб муженька судьба дала.

Кричит об этом без стесненья,

Забыв, какое впечатленье

Нам фотография даёт:

У некрасивых – жизнь не мёд!

Плюс старость вволю порезвилась:

Морщины, сухость, седина...

Так в песне: «Как же ты страшна,

Хоть в макияже, хоть умылась!»

И Моля зла на целый свет.

О бедный, бедный интернет.

Кто ядовитый, как поганка –

Отраву жаждет применить!

И наша Моля спозаранку

Взялась плести интриги нить.

Раз на любовь никто не клюнул,

Иль скажем проще – в душу плюнул,

Тогда на ум приходит месть!

И вот на сайте, прямо здесь,

Она находит Фитю с Долькой

Для «дружбы» пламенной втроём...

(Так сатана даёт заём

Без указания – на сколько...)

Чем недовольны эти две,

Узнаем в будущей главе.

3 часть

О юность – нежное цветенье,

Смущённый взгляд, наивность дум,

Мечты и первые стремленья,

Бескомпромиссный детский ум...

Бурлит влюблённость – выход нужен.

Раз путь не ясен иль заужен.

Тогда направится поток

В другое русло. Где меж строк

В стихах созревшей малолетки

Возникнет аромат любви;

Где ждут балы и короли,

Полцарства и лианы ветки...

Ах, как естественен процесс

У милых девочек-принцесс.

Но так бывает, что болезни

Меняют жизни плавный ход.

Сопротивленье бесполезно,

И всё идёт наоборот.

Девице хочется вниманья

(И даже секс на подсознанье),

А врач советует покой,

Таблетки и сидеть одной.

Ведь мозг её так неспокоен –

Бушует, словно океан,

Не явь он видит, а обман –

На логику ум не настроен.

Суть мчится мимо, налегке,

Как долька яблока в реке.

Ах, Долька, Долька! Вот причина,

Что юность девы не нужна.

Не «заведёшь» мотор мужчины –

Будь трижды ровная спина.

С безумной – не хотят свиданья,

И ей не шепчут слов признанья,

Не дарят кольца и цветы,

Стараясь перейти на «ты».

Да, заперта в атласной коже

Она, как в цинковом гробу.

Увы, наложено табу

На брак и свадебное ложе...

И, чтобы как-то выживать,

Решила Долька рифмовать.

Стихи смешны, глупы по-детски,

Но замечанья злят её,

Читает лишь чужие рецки:

Ох, любит «грязное бельё»!

Она наушничает гадко

И, призывая всех к порядку,

Ворует фразы и стихи.

Такая девочка «хи-хи!»

Невежда, с долькой вместо мозга,

С претензией на пьедестал,

Лягаясь, кажет вам оскал,

Не понимая, что ничтожна.

Что, сочинив лихой сумбур,

Себя вписала в статус дур.

4 часть

О Русь, Россия! Необъятна!

Лежит как лакомый кусок!

И чужеземцу непонятно,

Зачем мы пьём берёзы сок.

И почему даны просторы,

Где в самоцветах даже горы,

Где тигры, соболь мирно спят,

А не на плечиках висят.

И если «пьяные мы рожи»,

Что ж враг лихой не одолел?

А может наш народ сумел

Понять, что совесть подороже?

Бог дал нам эту высоту!

И... русских женщин красоту.

Да, в мире любят женщин русских

За привлекательность и нрав –

Им «Домострой» покроем узким

Красу оставил, спесь убрав.

Такую осчастливить просто:

Женись, не бей и жди прироста.

Все: и японец, и араб –

Желают наших русских баб.

И в Турции – стране гаремов,

Где нас «Наташею» зовут,

Одна нашла себе приют.

(На родине ведь мало членов

И кандидатов ей в мужья).

О Фитя – пташечка моя!

Пропустим жизнь её в Стамбуле...

Возможно, горе не беда,

Но счастье, сунув к носу дули,

Ушло от Фити навсегда.

А что фитиль? Фитиль пылает!

И сублимации внимая,

Мадам берётся за перо

(Уж лучше б пташку пронесло!)

Родной язык, увы, забыла,

Ошибок больше, чем волос,

Но встал гормон, и в полный рост

Ей снова вспомнилась кобыла;

Леса, поля и Василёк –

И Фитя родила стишок!

Так, по Василию скучая,

Она всё пишет о любви.

(Муж русских слов не понимает,

Иначе б утопил в крови).

Зато на сайте Фите рады,

Рецензии – её награды –

«Возьму количеством»,– кричит. –

«Лишь в них – уверенность и щит!»

И, наглость с глупостью мешая,

Впитав базары южных стран,

Не чувствуя, что ждёт капкан,

Ввалилась Фитя, зло ругаясь,

К той на страницу, кто сама

Предложит ей хлебнуть дерьма.

5 часть

«Кто к нам придёт с мечом, тогда же

Он от меча погибнет сам!»

А Фите и не снилось даже,

Что здесь «получит по мордам».

Но коль затеяла сраженье –

Проверила б вооруженье:

На сайте ценятся стихи,

А не помада и духи.

И если плохо буквы знаешь,

Лишь кошек можешь поучать!

Поставят на тебя печать,

Что скудоумием страдаешь.

Знай, Фитя,– слово здесь в цене,

А на войне как на войне.

О, наш язык хорош! Могучий!

В себя он полностью вместил

Срам оголённый, едкий, жгучий

И высоту небесных сил.

Он даст всему своё названье,

Опишет радость и страданье,

И пожалеет, и убьёт,

Возвысит дух, растопит лёд.

И тем, кто им вполне владеет,

Могу сказать – вооружён!

...И Фите вставили пистон,

Аж до сих пор от счастья млеет.

И поделом! Не лай, мадам,

Да не стращай: «Я всем вам дам...»

Но дурь её явилась позже,

Когда похабность о себе,

Она (с улыбкою на роже)

Из «лички» выложит везде!

Ау, поэт! Вот счастье глупых.

Оно цветёт – не нужно лупы!

Такие и украсят мир

Тех, кто желает влажность дыр.

Но ведь дурёхи жаждут славы,

Чтоб все признали их талант,

Вручили б орден или бант

Да восхищались с криком: «Браво!»

Но всё идёт наоборот,

И зависть демоном встаёт.

6 часть

Талант даётся нам от Бога,

Как жизнь, любовь и смертный час.

Таланту выстлана дорога

Из роз, шипов и... напоказ.

Его не спрячешь! Что ж такое?

Ты – в дверь его, он дверь откроет,

Лишит досуга, воли, сна.

А там, где вместе муж, жена,

Меж ними сразу он влезает,

Пространство требует себе,

(Ещё напомнит о Судьбе)

И... крылья гордо расправляет!

Теперь лишь служите ему,

Попав в сладчайшую тюрьму.

Талант заставит вас учиться,

Творить, откроет свой простор;

Поможет вам летать, как птица,

И даст орлиный, острый взор,

Чтоб вы увидели иное...

Непостижимое, чудное,

Что нужно людям передать.

Жар-птицу в руки можешь взять.

И знайте. Нет мук вдохновенья!

Хотя, бывает, устаёшь

Иль времени не достаёт...

Но творчество – лишь наслажденье!

Одно нельзя: талант зарыть –

Накажет Бог за эту прыть.

Талант ведь – вклад! И небу надо,

Чтоб отработали его,

А будет ли дана награда –

Нам неизвестно ничего...

...Но то, что светится алмазом,

Завистливый ухватит глазом!

И Моля с Фитей тут как тут,

И та, что Долькою зовут.

Жалей, поэт! Смотри! Бабёнки,

Почувствовав внутри укол,

А позже боль, как будто кол

Всем трём всадили до печёнки,

Позеленели, что трава,

Аж в «личке» шепчутся едва.

Смотри!  Теперь три дуры  вместе!

К друг дружке ходят на стишок

И лепят в этом «тили-тесте»,

Что их пробрало до кишок.

Поют друг другу восхваленья,

Рецептом делятся печенья,

Толкуют, что Стамбул в снегу.

А Долька вставила: «Могу

Я замахнуться на Шекспира!

Подумаешь мне тоже – бог!»

У Моли сразу вырос рог

Недостающий, в форме лиры!

Хоть глупость Дольки ей видна,

Её одобрила она.

7 часть

О зависти мы знаем много!

Мудрец, психолог и поэт

Её изобличали строго,

Она приносит уйму бед.

Завистник – сплошь в переживаниях,

Ведь хочет славы и признанья,

Но глуп! Какого ждёт рожна?

Кому посредственность нужна?

Кому Сальери нужен, если

Нам Моцарт ублажает слух?

Сальери лучше б щёлкал мух,

Да отдыхал с бокалом в кресле.

Но зло не знает полумер...

А вот ещё один пример:

На стадионе фигуристка

Блистала высшим мастерством.

Был каждый жест её изыскан:

Чарующий прыжок, поклон.

Ей аплодировали стоя,

Цветы бросали... Но покоя

Не хочет зависть. И тогда

Три дуры, крикнув: «Ерунда!» –

Решили тоже покататься.

Сначала замер стадион:

На льду коров не видел он!

Но было, чем полюбоваться,

Когда те падали на бок

Иль совершали кувырок.

Коровы радостно мычали,

Гордясь вниманием к себе.

Толпа рыдала... Вы узнали

В них Фитю с Молей. Долька где?

Ах, здесь. Поэт, любуйся снова,

Как бездарь запросто готова

Себя на хохму предложить.

Так помоги же бедным жить.

Сыграй коровам на волынке,

Пообещай травы пучок.

Погладь им вымя и бочок,

Пусть молока дают по крынке.

Хоть этим пользу принесут,

Да будет в стойле им уют!

Ведь чем завидовать и рваться

К недостижимой высоте,

От горя плакать, напиваться,

Бездарность чувствуя в себе,

Уж, лучше выбрать бабью нишу,

И ждать Василия иль Мишу,

Не сублимировать гормон,

А секс иметь и сладкий сон.

Стать нежно-глупой, а не дурой,

Сменить работу и бельё,

Причёску сделать «Ё моё»,

Следить за речью и фигурой,

Чтоб говорили: «Высший класс»!

Но это уж другой рассказ...

Эпилог

Прекрасны всё-таки мужчины:

Отвага, доблесть, сила, честь!

Им ни к чему покой равнины,

Когда пути к вершине есть.

В душе – любой из них охотник!

Будь то скрипач, бухгалтер, плотник –

Стремится каждый победить,

Схватив Судьбы златую нить!

И на пути к заветной цели

Они способны покорять

Чужие страны и моря,

Пройти сквозь пламя и тоннели,

Дарить короны и сердца

И... убегать из-под венца.

Увы, и принц не идеален!

Раз мы в Чистилище живём,

Здесь путь у каждого печален –

Здесь душу чистят день за днём.

Дают по силам испытанья,

Проблемы, горе и страданья –

Всё для того, чтоб после бед

В душе зажёгся нежный свет!

...Но философию отложим,

Ведь трёх дурёх пора спасать:

Стихи заставить... не писать!

Мужчины, приготовьте ложе,

Пусть Фитя, Долька, Моль найдут

В семейных путах свой уют.

Возьмите в жёны их скорее!

Тогда не станут рифмовать,

Ведь без таланта лишь пышнее

Их зависть расцветёт опять.

О! Бог смягчился – дарит взоры!

...И вот уж с Долькой разговоры

Затеял пламенный юнец:

Он шлёт ей смайлик из сердец.

...А Фитю – в спальню уложили!

Да так, что русский алфавит

Ей стал противен! Чудный вид

Из букв латинских предложили:

Теперь ошибки не видны,

Хоть рецки глупы и смешны.

...Сложнее всех вопрос о Моле.

Коль виден старости налёт,

(Товар без перчика и соли

Не каждый с радостью возьмёт).

К тому ж, она всегда «на нервах».

Мужик, помешанный на стервах,

Её обходит стороной.

Но, Моля, внуки есть с тобой!

Они теперь твоё призванье!

Здесь ставлю точку, пряча смех,

Хоть нужно пожалеть их всех.

Бог выдал дурам наказанье:

Гордыня хуже, чем тюрьма,

Она разъест – сведёт с ума!

АВТОРСКАЯ КНИГА

Светлана Ив. МАЛЫШЕВА

Тьма

Вера шла с работы. Поздний вечер, снег, темно. Фонари горели в далёком конце улицы. Промежуток в пятьсот метров приходилось каждый раз преодолевать с опаской – неудачно поместили остановку. Стёжку натаптывали быстро, но нежданная позёмка заметала всё в секунды. И в тот вечер Вера потеряла тропу дважды – первый раз оступилась, а во второй – упала. Кое-как поднялась, опираясь на колючий снег и бранясь от того, что он набился под широкий рукав куртки. Пока отряхивалась, разглядела что-то тёмное под ногами. То, обо что споткнулась?.. Пнула. И от страха чуть не села. На занесённой снегом тропинке лежала голая, в чёрных пятнах, рука. Судя по часам на запястье – женская.

Вера попыталась крикнуть, но горло сдавил спазм. Завертела головой в стороны, ища людей. Хоть кого-нибудь... Но, как назло, в девять вечера маршрутки ходили редко, а ближайшие дома – на другой стороне дороги. Даже если кто и гуляет, то явно не здесь. По счастью, в кармане джинсов зазвонил телефон. Чуть попятившись, мгновенно ответила на вызов. Мама. Конечно, мама, кто ещё.

– Да, иду. Ты не могла бы... Или нет, не надо. Да нет, мам! Со мной всё в порядке. Тут просто... ну, в общем, милицию жду. Ну, давай... А то стрёмно как-то. Или нет, не...

Но мама уже бросила трубку и наверняка побежала одеваться. Зря она её взбаламутила, но теперь что ж. Чуть помедлив, набрала экстренную службу. Уже спокойно объяснила, что случилось. Удивилась вопросу, не шутка ли это. Отказалась проверять «естественность» руки. И после очередного дурацкого вопроса сочла возможным повысить голос: «Девушка! Я тогда пойду, а вы сами ищите, где это. Мне тут что, до ночи стоять? Караулить мёртвую руку. Тьфу». Повторила адрес, подтвердила, что дождётся, и убрала телефон.

Через десять минут едва дышащая от волнения и бега мама светила фонариком на страшную находку. Светила дотошно, поворачивая фонарик то так, то эдак, пока Вера раздражённо не сказала:

– Мам, бесит. Чё ты там хочешь найти?

– Ни... чего,– смутилась та. Но вздохнула: – Да время я смотрю. А не видно.

– Ты с ума сошла?! Какое время?

– Так на часах же. Может, узнаем, когда её... тово...

Вера не удержалась от улыбки. Мама любила сериалы. Детективные. В пятьдесят с копейками, наверно, все такие. Суматошные и наивные. Как дети.

По дороге, не тормозя, пролетела маршрутка. Людей рядом по-прежнему не было. Милиция не торопилась. Вера замёрзла и уже злилась. Вынимала из кармана телефон, нажимала на кнопку, выключала и убирала обратно.

– Ну ты позвони им, опять-то,– поддакивала действиям мама. Но Вера медлила. Сама не знала, чего ждала. И дождалась. Обе они... дождались.

Из глубины тёмной улицы, откуда-то сзади, из-за деревьев и кустов, вышел плотный высокий человек и, не замеченный поначалу женщинами, прямиком направился к ним. Шёл быстро, но точно искал что-то, по ходу разгребая ногами снег. Вера, в очередной раз вытащившая сотовый с твёрдым намерением повторить звонок, увидела именно это движение – снег ногами в стороны. Неосознанно схватила мать за руку и потянула к дороге, на проезжую часть.

– Ты куда?

– Там хотя бы машины ездят, от фар светло,– сказала первое, что пришло в голову.

Однако мать, вместо того, чтобы испугаться, обрадовалась внезапно появившемуся человеку. Подобрав полы длинной шубы, бросилась навстречу. И это было едва ли не последнее, что из того вечера запомнила Вера. Нет, она ещё успела, конечно, увидеть, как мужчина что-то вынул из-за пазухи, и на это что-то словно бы споткнулась мама. Упала. А Вера, беззвучно крича, побежала к ней. Но дальнейшее в памяти уже не сохранилось. Потому что через секунду внутри неё взорвались тысячи звёзд. Ослепили и погрузили во тьму.

Через девять долгих дней она очнулась в больничной палате, узнала, что маму уже схоронили, а за неё ставили свечки во здравие подруга и пожилая соседка: родни у матери не было. Убийства так и остались нераскрытыми, милиция объявила награду и просила людей о помощи. О том, чтобы помочь Вере, никто почему-то не вспомнил. Кое-как она восстановилась сама, понемногу раздала долги, сменила работу и возвращалась теперь засветло. Но всё это позже, гораздо позже. А на другой день после выписки она упросила соседку показать, где похоронена мать.

– Боже мой, сколько ж навалило снегу! – пыхтела впереди уставшая полная женщина в чёрном пальто. – Ой, Верка, ну чтоб тебе подруг-то взять? Потащила меня с больными ногами в сугробы.

– Баб Шур, прости,– чуть слышно отвечала Вера. – Говорю ж: они работают. Да и не хочу я... никого. Видеть.

– А? – обернулась баба Шура, удерживая сползающий на глаза пуховый платок. – Что бормочешь-то, не поняла? – И, не дожидаясь ответа, крикнула: – Да вот же, пришли уже! Скажи спасибо, что на берёзу ленту привязала. А то б ни в жисть не нашли.

– Спасибо,– еле шевеля от холода губами, прошептала Вера.

На тонком деревце ветер трепал траурную ленту с золотыми буквами: «От соседей. Спи спокойно». Могилу полностью засыпало снегом, не видно было даже венков.

– Ступай. Я тут постою,– произнесла соседка и посторонилась, давая пройти.

Цепляясь за ветки и чужие ограды, Вера пробралась к рыхлому белому холмику. Стоя по колено в снегу, голой рукой разворошила верхушку насыпи. Обнажилась яркая зелень искусственных цветов.

– А фотографии нету? – оглянулась растерянно.

– Нету фотографии, нету. Когда искать-то было? – баба Шура притопывала на месте. – Вот теперь и замёшься, что тебе делать-то? Пойдём уже, не могу боле.

Вера ещё больше разметала сугроб, полностью высвободив пирамиду венков и золотые буквы на чёрных лентах.

– Вот так. Пусть знают, что тут любимый человек спит. А не забытая могила.

– Ну и зачем? Под снегом, говорят, тепло им. Да и занесёт опять жа. Пошли уже, а?

– Ты иди, баб Шур. Спасибо тебе огромное! Я побуду. Вечером зайду.

Она видела, что соседка готова возмутиться, быстро сунула руку в карман дублёнки, вынула купюру и протянула со словами: «Давай, я такси вызову?»

– Да что уж... такси... я на трамвайчике привыкла,– примирительно буркнула раскрасневшаяся баба Шура, резво пробралась к ней, взяла деньги и, охая, полезла обратно. – Мотри, не замёрзни тут,– произнесла, не оборачиваясь. – Щепочка...

Вера отчего-то долго смотрела ей вслед. А когда повернулась к могиле, увидела на верхушке соединённых венков белого голубя. Вздрогнула.

– Мама?.. Мамочка моя! – закричала и бухнулась на колени. – Не улетаай!

Голубь вспорхнул, сделал круг и исчез в белом небе.

А в мозгу Веры с тех пор засела мысль, что смерти нет. Умирая здесь, рождаешься там, решила она. Где-то – «там». Ей было чуть за тридцать, и она верила в то, что за порогом ждёт новая жизнь. Не божественный и маловероятный рай, а что-то совсем неизведанное, другое. Это спасало от одиночества и боли, а ещё – от того тёмного, что помимо воли зрело внутри и словно бы сжирало её человеческое. Вера желала возмездия.

Каждое утро она щедро крошила на подоконники хлеб. Прилетали голуби, клевали. Тут же гадили и улетали. По вечерам скребком отчищала место для очередного пиршества. Глотая слёзы, шептала: «Ты со мной, мама, со мной! Просто мне надо найти этого гада». Но вскоре в ней проснулся искренний интерес к не знакомой ранее теме. Ведь если рождение сюда – смерть для утробной жизни, то смерть здесь – это рождение куда-то. Вот только куда?..

Её кома была беспросветно черна. Ни миров, ни людей, ни памяти. Она даже про маму не знала!.. «Но это же кома, а не конец»,– уговаривала себя.

В итоге обложилась книгами, статьями, стала принимать участие в сомнительных тренингах и научных диспутах. С чем-то соглашалась, с чем-то нет, но удовлетворения из всего этого так и не вынесла. И лишь по прошествии десятка лет раздумья оформились в некое подобие личной философии. Не новой, но с теми нюансами, которые ни у кого другого она так и не нашла. Эти нюансы не позволяли создавать семью – чтобы некому было скорбеть, принуждали много работать – чтобы не бедствовать, и много путешествовать – и лучше самолётом. Самолёты поначалу стали идеей фикс: именно так, считала Вера, можно уйти надёжно, без вероятности остаться жить калекой. Однако её рейсы никогда не падали. Зато однажды борт захватили угонщики. Страху натерпелись все, по приказу сидели, уткнувшись носами в колени, и только Вера рискнула ослушаться: встала. Это был шанс. Увы, нереализованный. Ей просто дали кулаком в лицо, так что отлетела она в середину прохода и всё дальнейшее действо пребывала в отключке. О том, как спецы освобождали заложников, узнала из теленовостей в больничной палате. На будущее решила не геройствовать без чёткой уверенности в исходе. Но мысль о том, что «надо, надо уйти», потому как «смерти нет», ещё больше укрепилась в голове.

...В один дождливый октябрьский вечер, безразлично щёлкая каналы телевизора, Вера размышляла над этим вопросом, когда в дверь позвонили. С соседями общение было весьма редким и не на ночь глядя точно, да и знала она только тех, кто жил на её этаже, поэтому она удивилась. Помедлила какие-то секунды, дожидаясь повторного звонка, и, едва он прозвучал, вылезла из-под одеяла. Босиком прошла в прихожую, включила бра и несколько мгновений разглядывала в узкий «глазок» выпуклое женское лицо. Тусклый подъездный свет не давал узнать, кто это.

– Что вы хотели? – спросила ровным голосом.

Девушка за дверью встрепенулась, резко заправила за уши свисавшие на лицо волосы и отчаянно прокричала в «глазок»:

– Пожалуйста! У вас есть ниглицерин?

– Что?

– Таблетки! От сердца! Отцу плохо!

– Звоните в «скорую»,– неуверенно ответила Вера. И подумала, что, возможно, это шанс. Она откроет дверь и погибнет при ограблении квартиры. Грабить, правда, нечего, но если хлопнут наверняка, то почему бы и не впустить? А если покалечат?..

– В «скорую», говорю.

– Так я звонила, они едут, но сказали, что нужно срочно этот, как его... нигли... нитро... не помню! А у меня нет, и аптеки закрыты. О господи... куда же мне? Никто не открывает!

– Ждите,– решилась Вера. – Сейчас посмотрю.

Она честно порылась в аптечке. Нужного не нашла. Но что-то мелькнуло в памяти про аспирин, взяла пачку и пошла в коридор. Уже не раздумывая, обулась в тапочки, отперла дверь и вышла на площадку. Барышня, одетая в белый свитер под горло и длинную бордовую юбку, рыдала на ступеньках. Рядом с ней никого не было.

– Ну. Сидеть долго будем? Держи! – отдала таблетки. – С какого ты этажа?

– Со второго,– всхлипнула. Вскочила и почти рванула вниз.

Вера удивилась: – Ты куда? Ждём лифт. Высоко забралась. Что, так со второго по седьмой и бегала по всем квартирам?

Девушка послушно вернулась, встала рядом. Нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, чуть слышно бормотала:

– Все спят. Он там один. Я боюсь, как же он там... один. Нельзя одному ум...

– Ты это брось. «Скорая» едет, всё будет хорошо. Заходи.

Она подтолкнула её к бесшумно открывшемуся лифту.

– Звать как? – спросила, чтобы не ехать молча.

– Кого? Отца? Виктор Егорыч.

– Тебя! Тебя как звать? Я Вера.

– А... Марго. Рита. Все по-разному.

– Хм. Это, должно быть, сложно,– улыбнулась Вера.

Девушка вскинула голову, лифт в этот момент остановился, и Вера заметила, как на её левом ухе качнулась дорогая серьга. Прозрачный, крупный рубин в ажурной золотой оправе. «Надо же!» – подумала изумлённо. И в квартиру заходила уже с некими ожиданиями.

Однако ни излишнего богатства, ни какой-либо броской вычурности в обстановке «трёшки» не увидела. Всё было, как у всех: в зале «стенка» с хрусталём и книгами, явно старый диван, пара кресел, телевизор на стене. В спальне – письменный стол с компьютером и два мягких стула. На один из них Вера присела. Пахло лекарствами. На неприбранной кровати лежал седой человек в светлой расстёгнутой рубашке и закатанных до колен спортивных штанах. Мужчина был бел, с почти синими губами, и без сознания. Рита уже суетилась, поднимала ему голову, подносила к губам бутылку с водой и насильно совала-крошила в рот две таблетки аспирина.

– Он дышит? – спросила Вера тихо и чуть подалась вперёд, готовясь подняться. Ей стало не по себе, некстати вспомнилось, что квартира не закрыта, да и чужая смерть вызывала чувства смешанные. И она произнесла громче: – Марго, он жив? Губы синие...

– Живой он, живой! – зло повернулась к ней та, и серьги с рубинами красиво качнулись туда-сюда. – Что вы каркаете?! Спасибо за таблетки, идите уже!

Вера тут же встала и молча вышла. Девчонка опомнилась, бросилась следом:

– Нет! Нет-нет! Стойте, простите! Мне нельзя одной. Не уходите! – закричала. И через секунду почти с мольбой: – Пожалуйста.

Вера чувствовала себя престранно. Она уже вызвала лифт и, стоя в простенке, не могла видеть девушку, но каким-то, чуть ли не внутренним, зрением видела. Несчастную, в слезах, со спутанными волосами, которые закрывали всё лицо, и только этот чёртов рубин нагло и неуместно сверкал на открывшемся ухе. Почему же он так нервирует её, этот камень?.. И почему вообще ситуация так задевает? Во всём подъезде не нашлось никого, кто бы открыл этой девочке дверь, и только она в почти одиннадцать часов вечера озабочена чужими делами.

Вернулась. Грубо втолкнула её в прихожую. И задала неуместный вопрос, который не давал, однако, покоя: – Откуда такие серьги? Живёте вроде небогато.

– Господи, какая разница? Где же эта скорая? Что мне делать?!

Рита, не стесняясь, плакала и почти бежала в комнату. Вера испытала досаду, но также и давно забытое чувство жалости. Действительно: какая разница, что у кого в ушах, если на кровати умирает отец? Сама она отца не знала, в её жизни была только мама.

В прихожей резко и длинно зазвонил домофон.

– Машина приехала! Полис есть?

– Что? А, да-да! Господи, наконец-то! Не уходите! Побудьте со мной. Ладно?

Рита выскочила из комнаты и снова исчезла за дверью, разрываясь между необходимостью встречать врачей и желанием держать за руку отца. Вера вышла на площадку, встретила бригаду неотложки, провела в квартиру и ушла на кухню. Но просидела там недолго, почти сразу же её позвали.

– В больницу поедете вы? Или дочь? – доктор средних лет был сосредоточен и хмур. – Лучше бы вы. Боюсь, не довезём.

– Как «не довезём»? Вы что? Как «не довезём»?! – захлебнулась криком Рита, и Веру просто никто не услышал. Она повторила громче:

– Я не жена. Я им никто, соседка.

– Хорошо. Раз так, давайте вместе. Взяли! – скомандовал грудастой, в годах, медсестре, и они кое-как переместили больного с кровати на мягкие носилки, разложенные на полу.

– Мне домой надо, одеться! – быстро сказала Вера и побежала наверх, забыв про лифт.

Она не собиралась никуда ехать. В ночь. С чужими людьми. С перспективой до утра остаться в больнице. С ещё большей перспективой почти сразу же заниматься похоронами и другими ритуалами чужой внезапной смерти. Оно ей надо? Но через два пролёта её догнал отчаянный плач девчонки, и совсем уж неожиданно всплыл в памяти день, который она помнить не могла точно: день похорон её матери. Ведь тоже соседи суетились. Бегали, что-то делали. Худо-бедно, без фотографии, однако схоронили, место на кладбище на баб Шуру записано... Пусть и живёт та сейчас в деревне. И лет ей было вон сколько! «А мне всего сорок. Один. Два... Блин, сколько мне лет-то?» – Вера хмыкнула. И успокоилась.

– Пять минут! – крикнула вниз, надеясь, что её услышат. Этажом ниже хлопнула чья-то дверь, затем вторая: соседи повыскакивали на крик и рыданья.

Едва переводя дыхание, добралась до седьмого этажа. Вбежала в квартиру, на ходу соображая, где лежат деньги и документы. Скинула халат. Натягивая майку и джинсы, рылась в ящике стола. Выгребла всю заначку. На обратном пути сдёрнула с вешалки куртку, сунула ноги в туфли. Вызвала лифт. До первого этажа добиралась вечность. Но реанимация у подъезда ещё стояла, больного только-только погрузили – спускались, вероятно, по лестницам.

– Быстро, быстро! – замахал ей доктор, и Вера, неловко ткнувшись в притолоку, плюхнулась рядом с оцепеневшей девушкой.

Ехали под сирену. Под непрерывные сигналы водителя. Рита держала капельницу и руку отца, волосы забрала в «хвост», рубины и белый свитер были тут явно не к месту. Вера полпути смотрела на них, но затем пересилила себя и отвела взгляд на дорогу. Потому что видела не мужчину и его дочь, а себя на каталке и мать в крови на снегу...

«...а ещё тварину этого»,– не заметив, прошептала вслух. Но Рита не услышала, и слава богу. Вера провалилась в прошлое.

«...тёмная куртка, тёмные брюки...»

Пересохшие губы плохо слушались, поэтому её почти не перебивали. Безликая женщина в погонах, сидя на стуле рядом, задавала наводящие вопросы, писала на диктофон. Медсестра со шприцем стояла наготове.

«...высокий, плотный. Не толстый, нет. Просто он казался большим очень. Лица... нет, не видела. Он смотрел вниз. Да, искал что-то. Я побежала. Мама не поняла. Потом крикнула и упала. Он три раза поднял и опустил руку. Я позвала – она молчит. Я к ней. Надо было убегать, да. Но там же мама! Моя... Как поняла – что? А-а. Кровь. На снегу. Да, темно, но снег был красный. Се... что? Секач? А я подумала – меня взорвали».

Вот что было странно. Убийцу с таким редким видом оружия – рубяще-режущим «конским» ножом,– так и не нашли. Глухое место, отсутствие камер... Позже в интернете Вера отыскала картинку и описание: короткая ручка, топоровидный большой клинок. Таким не то, что руку – голову одним ударом отсечь можно. И этот ужас разворотил внутренности мамы и её самой. Каким чудом врачи сумели выцепить у смерти Веру, осталось тайной за семью печатями. Но детей она иметь с той поры не могла. На сочувственные вздохи коллег по работе отвечала нервно: «Не очень-то и хотелось! – И обязательно уточняла: – Я о детях в жизни не думала. До тридцати жила без них, и дальше обойдусь». И не было в этом лукавства. Детей Вера не хотела. Но дискомфорт от того, что какой-то хрен лишил её права выбора,– испытывала.

Почти всё время, проведённое в больнице, с момента, когда ей осторожно сказали: «Вам сильно повезло, а вот маме вашей... к сожалению... нет»,– и до дня выписки она сгорала от ненависти к ублюдку, который искромсал её жизнь. Разрабатывала планы мести. Точно зная, что его не найдут, почему-то с такой же убийственной точностью была уверена, что его найдёт она. Найдёт и убьёт. Терять ей нечего.

Однако белый голубь на могиле развернул на сто восемьдесят смысл оставшейся жизни. Буквально – смахнул крылом одержимость мщением, взамен преподнеся идею, что смерти нет. И теперь Вера существовала в своём новом внутреннем мире, лишь изредка испытывая тягучую боль в груди от невозможности что-то изменить.

...– Так, тихо... осторожно. Спускайтесь. Вы тоже. Женщина! Как вас там?

«Реанимация» уже стояла у дверей с горящей надписью над входом: «Для экстренных больных». Вера спохватилась; низко нагнувшись, чтобы снова не удариться, вышла из машины. Яркий фонарь освещал задний двор больницы. Рита сопровождала каталку, не плакала, была сосредоточена и деловита: натягивала на отца поверх покрывала широкий пуховик. «И зачем я здесь?.. – с лёгкой досадой подумала Вера. – Она и сама не маленькая, вполне могла справиться». И, чтобы не чувствовать себя лишней, быстрым шагом догнала врача, понёсшего бумаги в приёмный покой.

– Что хоть с ним? – спросила, не ожидая ответа.

– Что. Всё плохо. Инфаркт обширный. Инсульт до кучи. До утра вряд ли...

Он отдал документы медсестре и, ни на кого не взглянув, ушёл.

Вера тоже вышла на улицу. Было холодно. Пасмурно. С деревьев при малейшем дуновении ветра слетали мелкие капли недавней мороси. Что-то царапало душу... Понять что – не получалось. Не то, что она тут среди ночи – хотя это и нервировало. Не то, что мужик умрёт, а ей придётся возиться с его дочкой – не страшно, успокоит. И даже не то, что именно ей нужно будет заниматься погребением – в конце концов, отдаст долг тем, кто это сделал в своё время для её мамы. Но было что-то... Что задело, напрягло, вернуло в страшный момент почти забытого прошлого. Что-то незначительное, но существенное. Что?.. Она смежила веки, двумя пальцами сжала переносицу. Среди моментально забегавших в глазах красных и чёрных мушек ослепительно полыхнули рубины. Красное на белом. И что-то ещё. Зажмурилась сильнее... На первый план незаметно выехала каталка с человеком, которого заботливо укрывают толстой курткой. Пуховик. Большой чёрный пуховик! Очень большой. Размера шестидесятого, не иначе. Вера открыла глаза. Секунду-другую постояла, осмысливая то, что словила внутренним зрением. И, словно её ударили, бросилась назад в приёмный покой.

После свежего воздуха стал вдруг неприятен больничный запах. Мужчину уже увезли в отделение интенсивной терапии, его дочь ожидала указаний у окошка регистратуры. Рядом на полу стояла дорожная сумка с вещами. Вера рывком подняла её.

– Что такое? Вам сказали что-нибудь? – встревожено спросила Рита. – Мне сказали ждать, а потом не знаю.

– Э-э... эта... Марго... Рита... можно я... извини... взгляну на куртку.

– Чего?

– Ну, на тот пу-пуховик. Ты брала с собой пуховик?

– Да, папин. Старый рыбацкий. Он там. Тёплый. А зачем вам?

– Так... – уклончиво махнула рукой Вера и, подняв сумку, отошла к скамейке.

Что она собиралась найти? Кровь на рукаве? Записку с признанием, десять лет провалявшуюся в дырявом кармане? Да нет... Ничего такого, разумеется. Просто надо вот так встряхнуть эту огромную куртку, подержать на вытянутых руках перед собой... и – вспомнить. Может, запах. Может – чувство... Да! Точно. Задавленное, загнанное внутрь, но такое живучее, душепожирающее... Чувство ненависти. Оно ведь всегда было с ней. И в ней. Внутри, под сердцем. Там, где никогда не будет ребёнка. Как же это, оказывается, важно. Помнить. А ещё – воздать...

– Тётя Вера, что случилось?

Она даже вздрогнула от такого неожиданного для неё слова – «тётя». Совсем забыла про девчонку. Рита сидела на скамейке с сумкой на коленях и тянула руку за курткой. Вера, едва справившись с собой, отдала.

– Да так. Ничего, глупости. Показалось. Но к тебе это никак.

– А к папе? Имеет отношение?

Вера помедлила. Почему-то остро захотелось, чтобы – имело. Но затем качнула головой: – Н-нет, не думаю. Слишком это было бы... хм... чудовищно. Да и вообще фантастика. Лучше расскажи мне про него,– попросила, присаживаясь рядом. – Какой он, твой отец? Чем занимается? Вы вдвоём живёте, мамы давно нет?

– Да, давно. Мне было девять. – Рита застегнула молнию на сумке, сложила на ней руки. – Она бросила нас. Понятия не имею, где сейчас. После этого я жила у бабушки, это папина мама, но через три года она умерла. И отец забрал меня домой. Эти серьги,– приподняла она волосы,– его первый мне серьёзный подарок. У отца было тогда очень много денег. Но я даже не представляю, сколько такое может стоить.

– Он бизнесмен?

– Да, был. Строительная фирма. Но когда я к нему переехала, он свернулся. Фирма до сих пор есть, заправляет ей близкий друг. Ну... когда-то близкий,– уточнила с неохотой. – Наверное, так всегда бывает, когда один свою долю продаёт, а другой покупает. Они больше не общались. Тем более что тот молодой.

– В смысле?

– Ну, отцу был уже полтинник, а тому лет двадцать пять где-то. Вообще чудное партнёрство, как я сейчас понимаю.

– Так и чем же тогда он занимался все эти годы?

– Да ничем. Гаражи строил. Деньги платили – а что ещё надо? Рыбалка, охота... Даже форель привозил! Лосятину ела. Но она сухая, кабанчики лучше. Со мной много времени проводил. Я поэтому школу хорошо закончила. На каникулах в походы ходили, с палаткой; костёр, шашлык – мне нравилось; сама рыбу ловила! Он хороший отец. И человек тоже. Странный иногда, но кто не бывает странным.

– Да, действительно. – Вера поднялась. – Врач идёт!

Доктор отправил их домой, утром велел позвонить. Состояние, сказал, очень тяжёлое, но на данный момент стабильное. Рита уезжать не хотела, упрямо вцепилась в сумку и твердила, что просидит тут всю ночь, потому что «так будет лучше».

– Что будет лучше? – устало спросила Вера уже от двери. – Лучше будет, если и ты сляжешь?

– Я не слягу. Мне девятнадцать.

– Да хоть двадцать. Поехали! Я побуду с тобой. Если хочешь.

Девушка нехотя встала.

– Ладно... И я не боюсь одна. Просто сегодня...

– Я поняла,– Вера улыбнулась, протянула руку. – Давай-давай, пошли.

Она вызвала такси, и через десять минут они, притиснувшись друг к другу, ехали по сонному городу.

В пути молчали, таксист включил негромкую музыку, та шла фоном, и женщина была за это благодарна. Она не переставала удивляться себе сегодняшней. Тем более что отправной точкой вечерних событий стал уже привычный шаг навстречу смерти. Ведь если её нет, чего бояться? Мужик вот скоро узнает, что там, за гранью, а ей хоть и опять не повезло, но... Но. Об этом «но» она спросит у Риты дома. Да, всё-таки царапает. Что-то не так с этим пуховиком, и с этой девочкой, и с этим, всем таким положительным, отцом. И с ней самой что-то явно не так. Во всяком случае, ещё днём она даже помыслить не могла, что попрётся за тридевять земель спасать совершенно постороннего человека, а сейчас готова уже и ночевать в чужой квартире, лишь бы девица-переросток в трудный час не осталась одна. А завтра на работу. К девяти. Из дома в восемь. Встать в семь. Лечь неплохо бы в час. Но уже половина третьего. Раньше четырёх не уснуть. Нда...

Она вскользь взглянула на спутницу. Та смотрела вперёд, на дорогу, сна ни в одном глазу. Работает ли? Учится? Конечно, никуда не пойдёт, всё пропустит, отец дороже. Даже если в реанимации, даже если ничего от неё не зависит.

Рита неожиданно произнесла:

– Мне сон вчера снился. Страшный.

Вера молчала, девушке нужно было выговориться.

– У меня на щеках и на подбородке выросла щетина. Чёрная, колючая, много. Это было так противно. Я смотрела в зеркало, трогала её и понимала, что если сбрею, то всё станет колючим и будет отрастать снова. Быстро – как волосы! Вот у вас бывает так,– она возбуждённо посмотрела на Веру,– что волосы непонятным образом вырастают за ночь? Ещё вечером их нельзя было собрать под резинку, а наутро раз – и можно. Я удивляюсь этому постоянно. А сейчас пришла мысль: что если кто-то вынимает человека из нашего времени и держит где-нибудь в другом мире? Или в другой эпохе А потом возвращает обратно. И тогда становится понятно, почему вечером волосы короткие, а утром собираются в «хвост». Это месяца два-три, вероятно. То есть я где-то нахожусь два-три месяца. Но тогда и мой отец – тоже. Он же не может не заметить моей пропажи. А значит – и весь мир. Представляете? Останавливается весь мир! Только потому, что у меня за ночь стали длинными волосы.

У Веры внутри всё сжалось. Вот оно! То, к чему сама она шла долгие годы. Смерти-то нет! Есть другие миры и эпохи. И Рите хватило минуты, чтобы понять. Она вписала туда даже сны! «Вынимают и возвращают обратно».

Было чувство, что её обокрали. «Да,– беззвучно прошептала она. – А ещё кома, рубины и свитер. Кровь на снегу и чёрный пуховик».

Лысоватый водитель с любопытством посмотрел на них в зеркало. Усмехнулся. Чуть не пропустил зелёный светофор.

Рита впала в лихорадочную эйфорию, говорила, словно в забытье:

– А если это не остановка мира? То тогда секунда здесь равна скольким-то месяцам там. Там, куда меня забирают по ночам раз в год. Потому что стригусь я где-то раз в год примерно. А волосы, смотрите, какие! – она сдёрнула резинку, длинные пряди рассыпались по плечам.

Вера через силу заставила себя улыбнуться. Притянула к груди, обняла. Та не отстранилась, прижалась к ней и заплакала:

– Наверное, меня не вернули вовремя вчера... И он не смог это пережить.

– В адресе,– громко сказал таксист и остановил машину.

Как она и предполагала, после всех хождений туда-сюда, утешительных бесед и двух чашек кофе вприхлёбку со слезами, спать легли около четырёх. Но уже в шесть Вера буквально свалилась с дивана, спросонья не сообразив, где находится. Рита рыдала возле телефона в прихожей. Слов не потребовалось, всё и так было предельно ясно.

По учреждениям они ездили вдвоём, Вера оплачивала такси, да и вообще всё. При этом как-то очень незнакомо щемило сердце – приятно и вместе с тем горько. Словно собирала она в последний путь свою маму, а не чужого человека, с которым ни разу не говорила. За хлопотами отошли на задний план тёмные мысли и подозрения. Но не исчезли вовсе... Они напоминали о своём присутствии тяжестью в груди и жаром в мозге.

К погребению приехала немногочисленная родня, в основном мужская её часть. Пришёл и бывший партнёр по бизнесу, немногословный и угрюмый мужчина лет тридцати пяти. Ни с кем не общался. Сдержанно поздоровался с заплаканной Ритой, молча постоял у гроба. В ноги положил цветы и конверт. Вера чуть растерялась, но затем подошла и конверт забрала. «В стенке»,– тихо произнесла, проходя мимо девушки. Потом стояла и бесцеремонно разглядывала незнакомца. Почему Рита не догадалась?.. При первом же взгляде на высокого темноволосого гостя Вера поняла, что этот парень – прямой родственник усопшего. Сын? Брат? Вероятней всего – сын. И тогда полный игнор с его стороны абсолютно уместен. То есть вот отец рассказал своему великовозрастному чаду всю правду, подарил-отписал бизнес – а может и продал, тогда ещё понятней, почему разрыв,– и всё. Сын обиделся, отец занят дочерью, брат с сестрой не общаются, потому что одна не знает, а второй не хочет. И мать её ушла поэтому же. Наверное...

Всю неделю после похорон она гоняла в голове такие мысли. Отдыхала от них только на работе. Ей нравилось фантазировать о том, чего она не знала, ведь спросить было не у кого, а любопытство так и снедало. Рита, оказывается, училась в институте, Вера настояла, чтобы она посещала занятия. По вечерам они пили чай (обычно у Риты дома), включали телевизор и, сначала через силу, а затем уже по привычке смотрели какое-нибудь шоу. Такая незатейливая терапия.

Однако в этот вечер девушка принесла альбом с фотографиями, и Вера не стала возражать. Как это странно, думала она, вся жизнь в картинках. Вот в пелёнках, вот в саду, Новый год в первом классе, последний звонок... С отцом на рыбалке. И даже «партнёр» с ними? У костра, в палатке. О-о!..

– Это вы где так? – показала она на кадр, где Рита в ветровке и штанах цвета хаки позировала с очень странным топором у толстого дерева.

– А, это я упросила отца взять меня на охоту! Но в итоге просидела одна почти всё время. Ловила рыбу и поддерживала огонь.

У Веры вдруг сильно и часто забилось сердце. Нет – заколотилось. Она зажала в кулак уголок диванной подушки и как можно спокойней спросила:

– Интересный какой... нож? Или топор?

– Топорик такой, да. Он маленький, но жутко острый. Ручка специальная, чтобы было удобней держать. Он давно у нас. На охоте самое то!

– А... посмотреть можно? – Вера перестала дышать. Все загнанные внутрь сомнения, как цунами, обрушились на неё. Всё по отдельности могло ничего не значить, но вместе?! Так не бывает. Они жили рядом, никогда не встречались. За десять лет ни разу. С соседом точно. На дочь его она внимания могла и не обратить. Но взрослый мужик?.. Избегал?!

Рита встала, зябко укуталась в домашнюю шаль. Сходила в комнату, где неделю назад ещё жил её отец. И через минуту вышла с кожаным чехлом, из которого осторожно вынула и положила на диван широкий нож с короткой серой рукояткой. Как неживая и всё ещё не дыша, Вера взяла секач в руки. Какое-то мгновение с ужасом всматривалась в страшное оружие, убившее её мать и изувечившее её собственное тело. Да что тело... Душу. Ведь душа её теперь никогда не найдёт покоя. Потому что мучителя... её мучителя... больше нет. Он умер сам. Тогда как должен был – от её руки. Она уже верила, и даже больше – знала! – что это был он. Отец Риты.

Лёгкие едва не лопнули, когда она, наконец, с шумом выдохнула. С трудом выровняв дыхание, тихо спросила: – Вы здесь давно живёте?

– Всегда,– удивлённо взглянула на неё Рита.

– А почему мы никогда не встречались, как думаешь?

Господи... Ну зачем она это делает. Что хочет узнать, понять, доказать? Что отец этой девочки, которая бледнеет от её слов,– убийца? А может, это у неё больная фантазия? Как иначе объяснить то, что она уже себе напридумывала? И ведь как всё стройно выглядит в её лихорадочно-возбуждённом уме. Десять лет назад мужик случайно или с намерением убил свою жену – не могла же она просто бесследно исчезнуть. А может быть, убил сын – тот самый странный «партнёр». «Ты никогда не думала, что это может быть твой сводный брат?» И оба они решили скрыть убийство. Но по дороге в спешке потеряли часть. Отец вернулся, а там уже свидетели. И он просто убрал их,– свидетелей...

– ...меня и мою маму.

– Вы что?! – Рита в ужасе отшатнулась. – Вы с ума сошли?

– Но так ведь могло быть, скажи? – Вера поднялась с дивана.

– Да нет же, господи! Вы что?! – она оттолкнула её. – Уходите. Убирайтесь вон! Больная вы психопатка!

– Ну а если нет, что ж ты так завелась? Нет – ну и нет. А если злишься, значит, что-то было. И ты знала. Но была маленькая, и предпочла отца любить, а не ненавидеть. И молчать. Иначе – детдом... Так ведь?

Вера выжидающе посмотрела на красное от гнева лицо девушки. Если есть хоть капля правды в её предположении, Рита выдаст остальное. Но она не выдала. Пылала бешенством, страхом и болью. Нет. Рита ничего не знала о своём отце. Но вот он, нож. И вот она, дочь убийцы. Которая по ночам проваливается в сны, и её минуты равны годам... Которая выйдет замуж, родит детей, и продолжит своего отца. Который познаёт незаслуженно мир «за порогом». А она, Вера, не продолжит уже никого. Ни себя, ни свою мать. Всё на ней и закончится. И даже мрази этой, что убила её заживо, она отомстить не сможет. Он умер сам. А должен был от её руки!

– Ты понимаешь?!. Девочка моя... – сказала одним горлом. – От моей! Руки.

Рита увидела в её глазах что-то страшное, потому что в ужасе попятилась к выходу. Вера, не выпуская из правой руки нож, левой наискосок задрала свою хэбэшную майку, обнажила три уродливых рубца на животе.

– Это твой отец... мне на память оставил,– губы сами прошептали слова, Вера не властвовала над собой.

Рита сделала ещё один шаг назад, воскликнула: «Нет!» – но убежать не успела. Почти не размахиваясь, Вера рубанула по её телу раз, и другой, и третий... «Вот так. За маму. И за меня».

– Что ж ты так орёшь-то?..

И тут же стало тихо.

Но ненадолго. В дверь позвонили. Нажали на звонок и не отпускали.

Прошло, может, пять минут, может, полчаса – не понять было, время будто кончилось. Вера сжимала рукоятку ножа и слушала, что говорят за дверью. Нет, всё-таки не пять минут... В подъезде гудел рой голосов, а ещё – дрель. Похоже, соседи вскрывали замок. А она просто ждала. Первым должен появиться мент. Она это знала точно.

И действительно: едва дверь раскрылась, на пороге показался молодой, наверно, участковый. На погонах ярко блестели две маленькие звёздочки. Вера засмеялась, вспомнив, как выбесил её недавно такой же блестящий, но рубин в ушах несчастной девочки. И где та девочка?.. Жива-нет, разберутся позже. А камень?.. На снегу... кровь.

Она повернулась к скорченной на полу, стонущей (послышалось) Рите. Нагнулась, чтобы рассмотреть, и внезапно почувствовала, как бедро обожгло тысячеградусным огнём. Через секунду услышала резкий щелчок.

В неё стреляли? Этот?!

Распрямилась. Всмотрелась в сухие шевелящиеся губы, вслушалась в слова: ...– бросай нож, я сказал! Не усугубляй.

Но Вера не собиралась бросать нож. На краешке сознания брезжила здравая мысль, что путь ей теперь прочерчен в тюрьму. А зачем? Если то, к чему она так долго шла, уже рядом? Всё – рядом. Да, за отца оказалась в ответе дочь. Но, наверное, так и должно быть? Наверное, это и есть тот шанс, который она искала десять лет? А нашла сейчас.

Одним ударом – и «Аз воздам», и «Смерти нет» .

Посмотрела в окно. На улице было темно и тихо. Вероятно, именно в такой тихий и тёмный вечер кто-то вынимает человека из своего времени и помещает на два-три месяца в другое – в другую эпоху или даже в другую вселенную. Чтобы утром вернуть обратно с необъяснимо длинными волосами. Как у Риты.

«И зачем же ты, Рита, показала мне этот нож?..»

Она сделала неясное движение рукой, но лейтенант не стал ждать очевидного. Он просто выстрелил.

Перед глазами Веры... Нет, не пролетела вся жизнь. Ни прошлая, ни будущая. Увидела она только маму свою – безобразно раздутую, голую и всю в пятнах. Это тело, которое было нигде и – везде, перевернулось вокруг себя раз, и два... и пошло на третий поворот, когда его накрыла тьма.

Тьма накрыла собой всё...

И Веру – тоже.

Новости

11.07.22  С августа меняется типография

20.09.22  № 142 получен из типографии

14.11.22  143 номер в типографии до 20.11. Началось формирование 144 выпуска

03.01.23  144 номер получен из типографии

17.03.23  №145 уже отправлен по адресам.

ФОРУМ

журнала «Три Желания»

Избранное - 2

Итоги здесь

Подведены итоги конкурса 2009 г. для спецвыпусков. Проза и поэзия.

Рецензия на сборник «Трижелания. Избранное» в журнале «Дети Ра» 

2008-2023 г.г. Литературно-художественный журнал