|
Наталья Швецова
Святая
От бабушки маленькая Туся много
слышала о Боге, о Святых. Девочке приятно было сознавать, что Бог всё видит, всё
слышит, при этом добр и справедлив. Если в дворовых конфликтах не удавалось
самой добиться справедливости – а Туся всегда стремилась именно к этому – она
утешала себя мыслью, что Бог всё видит, и справедливость всё равно, рано или
поздно, восторжествует. Как-нибудь, но непременно восторжествует. Зло
обязательно будет наказано.
Нравились девочке и Святые. Крёстная
рассказывала то об одном, то о другом Святом. Почти все они жили одиноко, дни
проводили в молитвах, ели мало, питались жучками и травками. Господь за это
награждал их необыкновенными способностями. В семье все знали историю, как
бабушка в детстве с группой паломников сходила в Сергиеву Пустынь, а
вернувшись, обнаружила, что все бородавки с руки пропали. Туся пыталась
представить это и уточняла у бабушки, в какой момент они пропали, видела
бабушка это или нет. Тусе казалось, что будь она на месте бабушки, она глаз бы
не сводила со своих бородавок.
– Бабушка, а Святые только раньше
были? Сейчас они есть?
– Конечно, есть. Просто мы о них
не знаем... Может, не замечаем.
Девочке очень хотелось увидеть
живого Святого. Она поняла, что шанс у неё есть, нужно только повнимательней
присматриваться.
Как-то Туся вбегала в дверь
своего подъезда, а оттуда выходила женщина. Как положено, девочка вежливо
отступила назад, пропуская её. Женщина остановилась и стала гладить Тусю по голове,
приговаривая какие-то ласковые слова, что-то вроде «хорошая умная девочка» и
что-то ещё, где прозвучало «Господь». Женщина была очень-очень худа, даже
покачивалась. Говорила не как все, а как-то очень невнятно, даже непонятно. Ну,
как и положено людям, близким к Богу. (Ведь в церковных службах Туся тоже
ничего не понимала). Но самым удивительным было то, что изо рта этой женщины
вместе с приятными словами исходило... благоухание.
Вот оно, дождалась! Господь
заметил её хорошее поведение; мелкие прегрешения, видно, простил,– послал к ней
Святую, а Святая похвалила Тусю и погладила по голове. Сейчас она расскажет об
этом маме, и мама поймёт, как бывает неправа, когда напрасно ругает её за то,
что уж очень мало ест. Святые едят ещё меньше, а Господь их совсем за это не
ругает, а даже наоборот...
Туся поднималась по лестнице с
чувством восторга, что стояла, пусть всего минуточку, рядом со святой женщиной.
Её переполняла не только радость, но и чувство ответственности – раз Господь её
заметил, раз её похвалила Святая, то нужно жить ещё праведней. Нужно больше
делать добрых дел – например, чистить обувь не только свою, но ещё мамину и
папину. Ещё... но она уже вбежала в квартиру и с порога выплеснула свою радость
маме:
– Мамочка, мамочка, я сейчас
видела Святую, и она меня похвалила.
– Как интересно… Как же ты
определила, что она Святая?
– Да, Святая. Когда она говорила,
изо рта у неё пахло какими-то цветами.
– А как она выглядела?
– Она, как все Святые, очень-очень
худая, даже слегка покачивалась, а изо рта...
– Тусенька, мне очень жаль, но
должна тебя разочаровать. Я поняла, о ком ты говоришь: это Фрося, печникова
жена, она не Святая, а просто пьяница. Пьёт даже одеколон.
Глаза
До первого класса Тусе
разрешалось без сопровождения взрослых удаляться от подъезда своего дома только
на один дом вправо, на один дом влево и до дома через дорогу. Жила Туся в
двухэтажном четырёхквартирном деревянном доме. Такие же дома стояли и вокруг.
За домами были огородики, на которых жильцы выращивали, в основном, картошку.
Туда тоже можно было ходить, но не очень интересно.
Как правило, девочке хватало
отведённого пространства. В этих ближних домах жили её подружки. Во дворах этих
домов они и играли в свои детские игры: прятки, салки, классики, чижики.
Каждое утро перед уходом на
работу мама напоминала дочке об условиях их соглашения и добавляла, что если
Туся их нарушит, то её на целый день будут просто запирать в квартире. Это была
бы страшная кара.
Искушение пришло в виде призыва «Побежали
в сельпо, там сегодня повал дают!» Повалом тогда почему-то называли комбикорм
для скота. Это значило, что, воспользовавшись ситуацией, дети могли выгодно
сдать в аренду свои руки. В те тяжёлые послевоенные годы на все товары, которых
не хватало, а не хватало почти всего, были введены «нормы отпуска в одни руки».
За этим комбикормом приезжали люди из ближайших деревень, и им обидно было,
простояв в очереди несколько часов, возвращаться домой с лёгкой сумкой, а через
день опять ломать голову – чем кормить скотину. Им, конечно, хотелось купить побольше
комбикорма, чтоб идти домой (иногда несколько километров), взвалив на плечи
мешок.
Из этой ситуации юные бизнесмены
иногда извлекали прибыль. Предъявляя свои руки вместе с рукой основного
покупателя, дети получали в благодарность от покупателя не только «спасибо», но
иногда и кое-какие копейки. Этот бизнес был гибридом наживы с милосердием. Дети
не торговались. Спасибо – так спасибо, копеечки – так копеечки. Ещё лучше, если
и то, и другое вместе. В конце операции «Повал» подбивали бабки. Удачным считался
день, когда сложенных вместе коллективных копеечек хватало больше, чем на сто
граммов карамелек «подушечки». Маленькие липкие конфетки с налипшими волокнами
от бумажного кулька делили на всех и блаженствовали. Тусе нельзя было отходить
от дома, и все знали об этом. Сочувствовали ей и всегда угощали, но сколько же
можно нахлебничать?
Туся решила тоже пойти на
заработок вместе со всеми, а сельпо-то находилось далеко, на запретной
территории. «Мама на работе, она ничего не узнает», – подбадривала себя нарушительница.
Вместе со всеми она перебежала «опасное»
шоссе, по которому за целый день проезжало не более десятка автомобилей. Вместе
со всеми девочка протягивала ручонку, переходя от покупателя к покупателю. Вместе
со всеми покупала и делила «подушечки», но они уже не казались ей такими
вкусными, как раньше. В груди что-то ныло, ей было плохо – ведь она дала маме
слово и не сдержала его.
–Туся, ты не отходила сегодня
далеко от дома? – спросила мама почти сразу, как пришла с работы домой.
– Нет, – прошептала Туся, опустив
голову.
– Это правда?
– Правда,– пыталась настаивать на
своей версии девочка, но предательские слёзы уже подступали.
– А ну-ка, доченька, посмотри мне
в глаза.
Мама умела читать по глазам. Не
один раз дочка в этом убеждалась. Обманывать маму и при этом смотреть ей в
глаза было выше Тусиных сил. Она заплакала и... во всём призналась. Мама,
конечно, сначала очень рассердилась, опять стала рассказывать нарушительнице
ужасные истории, которые происходят с детьми, которые уходят далеко от дома. Потом
тоже заплакала. А потом посадила дочку себе на колени, обняла и... простила. На
то она и мама.
И они снова договорились, что без
сопровождения взрослых Туся не будет отходить от дома дальше, чем на один дом
вправо, на один дом влево и один дом напротив.
Вундеркинд
Мы с четырёхлетним племянником
Мишей в начале октября жили у меня на даче. Дни становились всё короче и
короче. Работа на участке прекращалась, когда начинало смеркаться, а смеркаться
начинало всё раньше и раньше.
Как только мы входили в дом, Миша
начинал просить: «Почитай!» Я летом была в Чехословакии и привезла оттуда
несколько «запрещённых» книг для себя и Конька-Горбунка для Миши. Сказка была
издана в помощь иностранцам, изучающим русский язык. Эта помощь заключалась в
том, что, кроме иллюстраций по сюжету, в ней было очень много иллюстраций,
поясняющих отдельные слова и выражения русского языка. Книга была большого
формата, на глянцевой бумаге, с крупным шрифтом – все условия изучать русский
язык. Сейчас это может вызвать недоумение – везти Конька-Горбунка из заграницы.
Да, возили. Такие были времена, но сейчас не об этом.
Мише очень нравилось слушать
новую книгу, и я читала. Читала каждый раз, когда укладывала спать. Читала,
когда на улице моросил дождь. За неделю мы прочитали книгу три раза. Когда мне
некогда было читать, Миша с интересом сам листал книгу. Иногда что-то просил
пояснить в иллюстрациях. Чаще всего вопросы были по картинкам, помогающим в
изучении русского языка. Я отвечала и поясняла. Малыш сосредоточенно
разглядывал, внимательно слушал объяснения.
В пятницу вечером после работы
приехали Мишины родители, чтоб забрать его к себе на дачу. Было очень поздно, я
протопила печку, и мы с Мишуткой уже легли спать. Как обычно, перед сном я
читала полюбившегося ему Конька-Горбунка. Начала читать уже в четвёртый раз, а
он слушал и каждый раз снова эмоционально переживал все повороты замысловатого
сюжета.
Родители согласились со мной, что
не стоит сегодня вынимать малыша из тёплой постели и везти в свой холодный дом.
Перед тем, как пожелать нам
спокойной ночи и расстаться, они захотели еще хоть немножко посидеть рядом и
посмотреть на своего сынишку, по которому за неделю соскучились. Я решила
продолжить чтение, но Миша твёрдо сказал: «Я сам!»
Родители онемели – Миша ещё не
умел читать. Я тоже слегка растерялась, но передала книгу, и он твёрдо, без
запинки, напряжённо вглядываясь в строчки, продолжил чтение с того места, где я
его прервала.
Я знала, что мой племянник очень
способный мальчик, но на такое чудо я не рассчитывала. Научился читать и не по
буквам, и даже не по слогам, и всего за неделю. Просто разглядывал книгу,
которая помогает изучать русский язык, и вот научился. Невероятно! Вот это
способности! А я какая молодец! Сотрудницы на разрешённые для провоза через
границу тридцать рублей покупали модную одежду, а я купила книгу, которая
помогла свершиться чуду. Что-то ещё восторженное проносилось в моей голове,
пока мальчик читал. Читал не по слогам, а бегло.
Отрезвил меня Мишин шёпот сквозь
зубы: «Когда перелистывать?»
Маэстро
Наш найдёныш, пудель Джерри,
начал петь. Как я его этому научила, сейчас, наверно, не вспомню даже под
пытками. Но как-то научила. Видимо, это было не так уж трудно, раз я даже не
запомнила.
Пел он только носом, но поющая
собака всегда интересна, чем бы она ни пела. Мы с ним начали устраивать
концерты. Это были камерные концерты, исключительно для родственников и
знакомых. До большой сцены мы не добрались, скромность не пустила. Я была и
преподавателем по вокалу, и конферансье, и соисполнителем, но звездой
концертной программы, конечно, был он, Джерри. Сделаю оговорку: во время
концертов пёс именовался только Маэстро. Никаких Джерри, Джерриков. Только
Маэстро. Всё солидно, по-взрослому.
Концерты происходили, как
правило, в присутствии детей. Я рассаживала зрителей и призывала всех соблюдать
тишину. Затем в концертный зал входил он.
– Здравствуйте, Маэстро! –
говорила я и подавала ему руку. Пудель садился напротив меня и величественно
клал в мою ладонь свою лапу. Я её ласково пожимала. – Как давно мы не слышали ваш
чудный голос, – продолжала я, делая нажим на последнее слово, тем самым подавая
ему команду.
– Ав-ав-ав! – тут же одаривал
Маэстро слушателей своим чудным голосом.
Далее я предлагала ему спеть, как
Лемешев, и своим носом начинала чуть слышно издавать тягучий звук, давая ему
подсказку в высокой тональности. Маэстро чётко повторял, но, естественно,
громче, чем я. Потом таким же образом мы пели, как Шаляпин, в самой низкой, по
нашим возможностям, тональности.
Следующим номером был вокальный
дуэт. Я запевала тягучую мелодию песни «Позарастали стёжки-дорожки…», а
Маэстро, уже распевшись, иногда даже попадая в ноты, мне подтягивал.
Дальше, к восторгу зрителей, в
программе шли «Весёлые частушки с громким припевом». Выглядело, вернее, звучало
это так. Маэстро затягивал носом что-то, возможно, и весёлое. По моей
подсказке, понятной только нам с ним, он заканчивал эту весёлую частушку и
оглушительно рявкал: «Ав!» – так, что дети вздрагивали. Потом опять весёлое
вытьё-нытьё и опять оглушительное «Ав!». Мы пели столько весёлых частушек,
сколько требовали зрители.
Заканчивая представление, я
произносила: «До свиданья, Маэстро! Мы с нетерпением будем ждать вашего
следующего концерта»,– и опять подавала руку и пожимала протянутую мне в ответ
лапу.
Затем со словами: «Вот ваш
гонорар»,– подавала на ладони какое-нибудь лакомство, которое слизывалось
неторопливо и с достоинством.
Вот такие мы давали концерты.
Всегда аншлаг. Всегда восторг.
Пока рассказывала о Маэстро, опять
провела концерт: мысленно пожимала любимую лапу, мысленно подавала тайные
команды, мысленно пела, мысленно угощала. Только мурашки, которые при этом
бегали по моей коже, были реальными.
Кто в замке король
Это произошло в тот год, когда
наш старый пудель Джерри уже умер, а новый пудель Чара ещё даже не родилась. В
этот бессобачий период в нашем доме безраздельно царствовала кошка Анфиса.
Когда начался дачный сезон, и мы
с кошкой поехали в свое «поместье», меня очень беспокоила опасность вражды
между нашей кошкой и довольно крупной соседской собакой Линдой, которая давно
уже имела свои виды не только на нашу любовь, но и на постоянное место в нашем
доме. А ревность собакам свойственна ничуть не меньше, чем людям. Нужно было
срочно как-то отрегулировать их отношения.
Как только к нам на участок
прибежала Линда, а прибежала она через несколько секунд после того, как наша
машина въехала на участок, я взяла кошку на руки и в присутствии собаки
демонстративно долго гладила её, приговаривая, что у нас в доме Анфиса
самая-самая главная. Это, конечно, говорилось больше для Линды, чем для кошки.
Анфиса-то и сама знала, что к чему у нас в доме. Собака напряжённо смотрела и
слушала. Я нагибалась и, бережно держа кошку, давала собаке её обнюхать. Опять
гладила и хвалила кошку. Потом снова давала обнюхать.
Видимо, в душе наша гостья сильно
недоумевала: как можно какую-то кошку так возвеличивать? Тем не менее, после
этого миротворческого сеанса приняла предложенные ей правила игры. Не зря ведь
говорят, что короля делает свита. Преклоняться перед нашей кошкой, конечно,
Линда не стала, но честно соблюдала нейтралитет.
Был жаркий летний день. Я
расположилась за столом на терраске и, жмурясь от солнышка и от удовольствия,
ела холодную-прехолодную окрошку. Анфиса, как сфинкс, лежала у порога на своём
коврике и то ли дремала, то ли смотрела на улицу.
Прибежала погостить Линда.
Проскочила в открытую дверь и, не обращая внимания на лежащую у входа
«королеву», привычно подсунула голову под мою свободную руку. Я в одной руке
держала ложку, которой зачерпывала окрошку, другой гладила собаку и
нашёптывала: «ты у нас умница», «ты у нас красавица», «я тебя люблю», «Павлик
тебя любит» – и всякие другие приятные любому и каждому слова. Или окрошки я
налила слишком много, или уж очень холодная она была, но ела я долго. Ела и
гладила. Ела и хвалила. Количество приятностей, видимо, превысило для Линды
критическую массу, и она решила, что её звездный час настал. Сейчас или никогда
– на полуслове собака развернулась, в два прыжка достигла порога и – не успела
я даже ойкнуть – накинулась на мирно лежавшую Анфиску.
Рык. Шипучий визг. Клубок из двух
тел. Мой жуткий крик. Клубок рассыпался. Линдина морда в крови. Анфиса пропала.
В ярости я выгнала с участка
Линду и пошла искать израненную, а может, уже умирающую кошку. Не нашла. Мысли,
одна черней другой, лезли в голову.
Анфиса пришла через полчаса
живая, невредимая, невозмутимая и без следов каких-либо ранений. Тогда я
поняла, что кровь на Линдиной морде была не Анфискина, а от Анфискиных когтей.
Несколько раз в тот день Линда
пыталась проникнуть к нам на участок, но я была непреклонна и сдалась только к
вечеру следующего дня. К тому времени я уже и еду вечно голодной собаке
сварила.
Когда прибежала Линда, я пошла в
дом за едой, Линда следом, но… Войти в наш дом можно только через терраску, а
на её пороге опять невозмутимо лежала кошка.
В нескольких шагах от входа,
вернее от Анфиски, наша гостья остановилась и встала, переминаясь с лапы на
лапу. Теперь даже пройти мимо Анфисы эта крупная собака не решалась. Я
поставила миску с едой, как обычно, на терраске, но голодная собака боялась к
ней приблизиться. Пришлось вынести еду на улицу.
С тех пор Линда всегда старалась
держаться от нашей кошки подальше. Видимо, бой, который дала Анфиса, оказался
для собаки более доходчивым аргументом, чем мой миротворческий сеанс
поглаживания-обнюхивания.
Во всяком случае, между собой они
навсегда разобрались – кто в нашем замке король.
|
