Владимир Зингер
Что в жизни твоей?
Лёха Дроссель был существом добрым и где-то даже покладистым, но территорию свою держал крепко. Поначалу-то, пока он ещё ничего не понимал, друзья-соплеменники отодвинули его подальше от выгодных земель. Ни тебе кафешек или магазинов с их полезными задворками, ни других плюсов бомжацкого рейтинга. Зато была «теплуха» – коллектор теплотрассы, где можно было комфортно переждать холода – дело совсем нелишнее, поскольку времена тёплых чердаков и подвалов как-то незаметно сошли на нет. А когда поблизости построили торговый центр «Лента», Лёхина земля и вообще подскочила в «цене». Вот тогда-то он и потерял несколько зубов и часть левого уха, не считая прочих мелочей, в боях с конкурентами. И отвадил, оставалось только поддерживать статус-кво, с чем он пока успешно справлялся.
Отсутствие уха Лёху не напрягало, хуже было с зубами – обломки царапали язык и болели, заразы. Впрочем, боль его экстремально эксплуатируемого тела давно уже сделалась привычной. Она была, как белый шум, постоянной и ровной, хотя и меняющей время от времени интенсивность и точки своего проявления. Почему Лёха сравнивал её с белым шумом, он и сам понять не мог. Временами ему казалось, что он когда-то пользовался такими словами, но потом постепенно всё забыл, и теперь ему думать о них было лениво.
С появлением «Ленты» проблема питания оказалась решена полностью. Хуже было с питьём, не с водой, а с чем поинтереснее. Где берут горячительное его смекалистые сопредельники, Дроссель не знал, а воровать не умел. То есть присвоить то, что плохо лежит, это вам пожалуйста, но чтобы специально – это у него как-то не шло, а уроки неудачных опытов оказывались всегда весьма убедительными. Но и тут дело постепенно наладилось: как-то сам собой возник натуральный обмен (термином «бартер» Лёха себя не утруждал). Он приноровился менять у своих «коллег» излишки продуктов, добываемых с задворок супермаркета, на взрывающие мозг напитки, чаще какую-то химию, но иногда и вполне приличный цветочный одеколон.
Продуктов хватало даже на то, чтобы подкармливать кошек, которые давно поняли Лёхину широкую натуру и бесстрашно вились у его ног, чего среди чутких к обидам бездомных животных обычно не наблюдается. Их не конфузила непрезентабельность его жилища и тяжёлый дух, исходящий от самого благодетеля.
Промозглое утро застало Лёху на «обходе». Это только несведущие граждане полагают, что бомжи – самые свободные и независимые люди в этом мире. Тут, пожалуй, уместной оказалась бы пословица «Как потопаешь, так и полопаешь», но Дроссель её то ли не знал, то ли забыл. Сегодня на нём красовалась недавно добытая и вполне ещё приличная женская курточка с амбициозной надписью: «ЯХТ КЛУБ 2000».
Процесс обхода «владений» нарушил милицейский «УАЗик». Пришлось замереть за ночующим во дворе грузовиком, хотя в этот раз Лёха мог быть спокоен – ментам он пока был не интересен. Это уж, скорей, по привычке – не дразнить лихо. У Лёхи была охранная грамота – достаточно свежая справка об освобождении из приёмника-распределителя. Это значило, что он прошёл «чистилище», в сто первый раз откатан*, проверен «на причастность» и ни в чём, заслуживающим посадки, не уличён.
В тот раз он оказался в отделении благодаря «военной милиции»**, настоящие менты ни за что бы не стали о него руки пачкать. А эти притащили, не погнушались. Дежурный офицер, огорчённый такой напастью, не приближаясь, скомандовал:
– Выворачивай!
И указал на стол. Дроссель выложил свой нехитрый скарб, немало удивив милиционера скудностью содержимого. Тот привык, что у бомжа, как у улитки, всё с собой, вплоть до «джентльменского набора», включающего осколок зеркала и бритвенный станок. Но Лёха-то был «оседлым» и мог позволить себе хранить подобное богатство в тайнике теплухи.
– Документы,– продолжал командовать офицер.
Лёха осторожно развернул главную драгоценность любого бомжа – полиэтиленовый пакет с документами, и положил на стол. Милиционер взял в руки лежащую сверху тёмно-зелёную книжицу и внимательно осмотрел.
– Где спёр? – спросил он сердито.
На книжечке было написано: «Военный билет офицера запаса Вооруженных сил».
– Это моё, – с трудом выговорил Лёха. Привыкшее к молчанию горло неохотно пропускало звуки.
– Ты мне ври, да не завирайся! – возмутился дежурный.
– Моё,– упрямо и безнадежно повторил Дроссель.
Милиционер повертел удостоверение, полистал его, ещё раз внимательно изучил фотографию. Потом взял со стола линейку и поднял ею подбородок доставленного.
– А ведь, пожалуй, и правда! – с удивлением произнёс он и крикнул кому-то невидимому в другой комнате:
– Серёга, смотри-ка! У нас офицерский бомж!
– Капитан Соколов! Это ты? – снова обратился он к Лёхе.
Дроссель попробовал повторить про себя давно забытое, почти незнакомое слово. Не получилось. Тогда он просто кивнул головой.
– Ну и ну! – продолжал удивляться офицер, оформляя нужные бумаги. Потом толкнул по столу одну из них задержанному.
– Читай и расписывайся!
Лёха взял бумагу, покрутил её в руках и снова положил на стол.
– Что не так?! – взъярился милиционер.
– Не могу, – проговорил Лёха.
Дежурный недоумённо уставился на него.
– Чего – не можешь? Писать?
– Читать… Не могу… Забыл… Ну, и писать… тоже…
Милиционер ошарашенно посмотрел на Лёху. Он ещё не видел офицеров, пусть и запасных, не умеющих читать.
– Ты меня дуришь? – он даже не сердился.
Дроссель отрицательно помотал головой. Как ему было объяснить этому милиционеру то, чего он не мог объяснить даже самому себе. Как он усиленно старался забыть свою прошлую жизнь, чтобы не рвать себе жилы, не насиловать мозг, ничего не видеть, не писать, не читать, не говорить. Одурманить себя чем угодно – клеем, растворителем, стеклоочистителем. И у него получилось. Он уже и вправду плохо себе представлял, кем он был раньше и как жил, с кем, чем занимался. Он плыл в мутном потоке примитивных желаний и нужд: пищи, тепла, самозащиты, если это требовалось. И никакие воспоминания и сожаления его больше не тревожили. Он был один во всём мире. Он знал это и знал, что это – правильно.
Когда милицейский «УАЗик» скрылся за углом, Дроссель выбрался из своего укрытия за грузовиком и продолжил свой неспешный путь. Осталось заглянуть в мусорные баки в соседнем дворе, и можно возвращаться.
На ржавом гвоздике ограждения контейнерной площадки висел вполне приличный пиджачок. Спасибо жильцам, пригодится. В самих баках ничего интересного. Разве что вот этот свёрток. Завернут плотно, даже аккуратно. Так не делают перед тем, как выбросить на помойку. Край потрёпан крысами.
Лёха подтянул свёрток к себе, поднял. Тяжёленький. Отвернул край плотной материи, похоже, простыни. Увидел маленькое сморщенное личико маленького человечка. Личико было красноватым и одновременно каким-то синюшным. Лёха приложил изуродованное ухо ко рту человечка – дышит ли? И не понял. Попробовал проверить руками температуру, но пальцы, изуродованные застарелыми коростами, давно уже не были приспособлены для таких замеров.
И что теперь делать? Дроссель не знал, и ничего ему не подсказывал его убитый внутренний голос. Он ещё раз глянул на человечка, и тут вдруг показалось ему, что дрогнули плотно закрытые веки. Только один миг. И снова – ничего. Тогда Лёха, ещё сам толком не понимая, что он делает, взял свёрток с человечком и заковылял туда, где по его некомпетентным в этом деле представлениям находилась больница.
Пускать его, конечно, не хотели, а внятно высказаться никак не получалось. Тогда Дроссель развернул край свертка. Сестричка и охранник ахнули и тут же забрали ребёночка. Лёха хотел было пройти следом, но охранник сердито оттолкнул его и закрыл дверь.
В середине дня дежурная медсестра приёмного покоя выглянула в окно.
– Смотрите-ка, а этот придурок всё ещё стоит. Уж три часа, поди, прошло. И чего ему надо?.. Тётя Катя, – крикнула она санитарочке, – мне не отойти. Возьмите чего-нибудь в пищеблоке да вынесите этому охламону. Наверное, награды дожидается.
Добрая тётя Катя собрала нехитрый пакетик со съестным и вышла на улицу.
– На-ко, возьми вот, да иди, – подала она пакет Лёхе. – Не надо тут стоять. Заберут ещё.
Дроссель взял пакет и с недоумением посмотрел на него, потом на тётю Катю.
– Иди, иди, – ворчливо повторила она и вдруг споткнулась о взгляд этого странного бомжа. Что в нём было? Вопрос? Надежда? Страх? Как понять? Но тётя Катя поняла.
– Да жива она, твоя найдёнка-то. Жива. Девочка. Хорошенькая. Ступай уже.
И Лёха пошёл. Медленно, как обычно и ходят бомжи. Что-то непривычное происходило с его лицом. Если бы навстречу шёл внимательный прохожий, он бы обязательно заметил странности на лице тихонько ковыляющего бомжа: то ли мучительную улыбку, то ли блаженные слёзы. Только кто же заглядывает в лица встречным бомжам?
*откатан – (здесь) дактилоскопирован (проф. жаргон)
**военная милиция – специальное подразделение внутренних войск, исполняющее функции по охране общественного порядка
Владимир Зингер
Как хорошо уйти…
(на смерть А. Башлачёва)
Как хорошо уйти из жизни молодым,
Познанье старости своим врагам оставить.
Не видеть в зеркале, что стал совсем седым,
А то и лысым, что уж тут лукавить.
Болезней избежать постылый гнёт,
Не чуять скорби мышц по прошлой силе.
Не плакать по друзьям, ушедшим наперёд
Туда, откуда никого не возвратили.
Не строить дом, деревьев не сажать
И не рожать детей в напрасной муке.
И внуков не любить, а лучше избежать
Той ситуации, когда бы были внуки.
Что ж, если так, то нам не по пути.
Но в умысел твой всё-таки не верю.
Ведь, может, ты и не хотел уйти,
А просто заглянуть – что за запретной дверью?
***
Когда перестану зависеть от тела –
Я в гости к тебе попрошусь.
Тихонько, несмело, ещё неумело
В окошко – ничем – постучусь.
Я буду не страшным, я буду весёлым,
Я буду без голоса петь.
Я буду тебе при безветрии полном
Листвою на дубе шуметь.
Ты выглянешь в сад без особой надежды –
Ещё не настала пора
Нам встретиться вновь и, как некогда прежде,
В обнимку уйти со двора.
Что ж я? – Раз мне быть здесь уже невозможно,
Ты знай: на краю бытия –
Невыпавший снег, непролившийся дождик,
Негрянувший гром – это я.
