Наталья Козаченко
На холодной половине…
Человек взрослеет незаметно. Процесс этот подобен выкладыванию мозаики. Фрагменты бывают разные – большие и маленькие, связанные с незначительными или наоборот, поворотными в судьбе, событиями. И цельная картина может сложиться только в момент ухода...
Верочка целую вечность сидела на неудобном стуле в самом конце длинного мрачного коридора и болтала ногами. Ей было скучно. Она хотела пить, а больше всего – на улицу, ведь поездки в город были всегда праздником. Верочка опробовала каждый из унылого ряда скучных казённых стульев, попрыгала на одной ножке из конца в конец коридора, опасливо проскакивая важные двери, за которыми что-то происходило. Иногда оттуда слышались крики и даже плач, потом выходили взволнованные люди, а они всё сидели и сидели, словно приехали сюда только затем, чтобы скучать в странном этом доме с синей вывеской на входной двери.
Утро не задалось с самого начала. Так бывает перед грозой, когда становится пасмурно, всё замирает, даже трава во дворе становится почти неживой и только тихонько вздрагивает, как при испуге. Верочка чувствует этот испуг ладошкой: если тихонечко провести рукой над самыми травинками, они вздыхают и словно вытягиваются ей навстречу.
Мама негромко выговаривала отцу что-то, но в этой нарочитой негромкости скрывались обида и страх, и томительное выжидание, и протест против отца, который, впрочем, улыбался и пытался шутить, но глаза его выдавали скрываемое напряжение. Хмурые и озабоченные, они уехали, а за Верочкой неожиданно зашла бабушка, велела быстрее собираться, и они тоже покатили в город.
Потом мама ругала бабушку за то, что «притащила ребёнка», посадила Верочку на стул около мутного запылённого окошка и приказала сидеть тихо и не мешать. Кому не мешать, ведь все заняты только своими делами и нет им дела до маленькой девочки? Наконец, и мама с отцом скрылись за таинственной дверью. Бабушка прилипла к двери, пытаясь услышать то, что там происходило, а Верочка, пользуясь образовавшейся свободой, прошмыгнула быстренько на крылечко.
Город жил собственной жизнью, проезжали легковые машины, таких Верочка ещё не видела, у них в деревне ездили всё больше «козлики» и грузовики, заляпанные грязью и пугающие выбежавших по неосторожности толстых крикливых кур. Ещё много было ребят, несших новенькие портфели и книжки. И Верочка сразу вспомнила, что завтра же она идёт в первый класс! И у неё дома приготовлены чистые тетради и цветные карандаши в красивом портфельчике, застелена толстая синяя бумага на новом письменном столе, сделанном отцом специально для неё. Моментально захотелось домой, проверить, не исчезли ли чудные роскошные богатства, обладание которыми делало Верочку старше и значительнее, и позволяло свысока смотреть на младшую сестрёнку, всё время пытающую стащить что-нибудь со стола.
Выходили покурить хмурые и мужики, виновато глядели на Верочку и тихонько вздыхали, обрывками пролетали слова знакомые, но совершенно непонятные: суд, срок, сидеть. И почему-то оказывалось, что относятся они к Верочкиному отцу. Верочке надоело стоять на грязном деревянном крылечке, начали слипаться глаза, и она горько вздохнула и вернулась к своему стулу около окна.
Наконец, тоскливое и бесконечное ожидание закончилось, вышли и бабушка с мамой, о чём-то негромко споря. Бабушка всё приговаривала: «Вот поживёте одни, будете знать». Верочка не хотела уточнять, что они должны будут знать. Она просто очень устала. Потом долго ждали маленький автобус с вытянутым вперёд носом и противно скрипящей дверцей, тряслись по неровной дороге домой. Заморосил дождь, лицо у мамы было настолько чужим и расстроенным, что Верочка оставила на потом все расспросы.
Во взрослые отношения Верочка старалась не вмешиваться. Они были ей непонятны, туманны и никак не укладывались в её собственные представления о мире. Она принимала родителей как данность, то, что нельзя поменять, улучшить или исправить. Просто была мама, был отец, и ещё маленькая сестрёнка, и она, Верочка.
Дом, в котором они жили, называли странно: пятистенок. Это было непонятно Верочке до тех пор, пока мама не объяснила, что пятая стена – между большой комнатой или «залой» с двумя отгороженными сбоку комнатушками, детской и спальней родителей, и просторной кухней с не менее размашистой прихожей. В пятой этой стене настежь открывались распашные, наполовину стеклянные двери, и тогда немыслимой яркости солнечный свет по-хозяйски начинал играть серебристыми пылинками, печка становилась белее и значительнее.
Дом выстроил отец, он был замечательным плотником, строил дома, делал мебель на заказ, в его мастерской вкусно пахло стружками и лесом. Отец играл на гармошке и гитаре, в одежде был особенно придирчив, Верочке нравилось смотреть, как он лихо заламывал края шляпы, щурился весело, подмигивал хитренько и только ей одной. А потом вдруг исчезал на несколько дней, возвращался навеселе, глаза его наливались мутной злобой. Вспышки ярости случались по малейшему, пустяковому, с точки зрения девочки, поводу. Иногда Верочка с мамой и младшей сестрёнкой убегали к соседям, пережидали громкую бурю. Назавтра отец смеялся, как ни в чём не бывало, и ремонтировал мебель, сделанную им самим и самим же накануне разбитую.
И вот теперь отца не стало; нет, он где-то существовал, присылал длинные письма, написанные крупным, круглым, в завитушках, почерком, но Верочка всё равно ему не верила, словно это был другой, незнакомый человек, не тот, что когда-то весело играл на гармошке, пел частушки и притоптывал начищенным до блеска носком хромовых сапог. Этот был скучен, смутен и неинтересен. В письмах его проскальзывали угрожающие нотки, несмотря на то, что собственно слова были и красивы, и даже ласковы…
А потом пришла осень. Младшую сестрёнку стали оставлять в детском саду на пятидневку, холодно её водить ежедневно в соседнюю деревню, и мама с Верочкой оказались вдвоём в просторном доме. Каждый вечер Верочка вела свою маленькую отчаянную войну с холодом. По вечерам быстро-быстро раздевалась, на вдохе отчаянно ныряла под одеяло, сжималась в комочек и замирала, медленно выдыхая, сохраняя в себе самые малейшие крупинки тепла, растрачивая их только на согревание воздуха вокруг. И, лишь согревшись, осторожно вытягивала одну ногу, чуть-чуть расширяя отвоёванное пространство, ожидая, когда она начнёт застывать, затем меняла местами правую и левую. Так, сантиметр за сантиметром, отогревалась тёплая территория и, наконец, можно было вытянуться во весь рост, привольно укладываться и медленно-медленно уплывать в те неведомые страны, о которых рассказывало за стенкой радио… Можно было подумать про новую куклу, которую привезла мама из командировки, про солнечных зайчиков, смешных и пугливых, проворно убегающих от кошки , про кошкин же пушистый мягкий хвост, щекотный и… Тут Верочка и засыпала, и по утрам не могла вспомнить свои сны, так они были быстротечны и неуловимы.
Протопить огромный дом, две печки на обеих половинах становилось всё сложнее, поэтому они перебрались на маленькую, перетащили кровати: Верочкину – в прихожую, а мамину – на кухню. В прихожей, больше похожей на небольшую комнату, стоял круглый стол и диван с высокой спинкой и круглыми твёрдыми валиками по бокам. Имелись и полочки, как раз над самыми этими валиками, на полочках стояли керамические белочки и зайчики, слегка шершавые на ощупь. Только не было солнечных лучей, и почти всё время горела жёлтая лампочка под белым абажуром. Зато здесь было тепло и можно было согреть ноги, вытянувшись и прислонив их к тёплому уютному печному боку. А солнце… Солнце приходило после обеда косыми синими тенями на крыше соседнего дома, и было оно уже усталым, сонным, тяжёлым. Уходящим…
Закрытые, но незапертые двери на холодную половину манили Верочку необыкновенно. Ей всё время казалось, что там, в прохладной тишине, нарушаемой редкими звуками проезжающей машины, происходит потаённая жизнь. Та самая жизнь, которая и есть настоящая, полная важных событий, участником которых отчаянно хотелось стать! Верочка прижималась к дверному стеклу и подолгу вслушивалась в шорохи, скрипы, потрескивания, в мелькание быстротечных солнечных бликов, в те предметы, которые так часто трогала, а теперь они стали чем-то обособленным, отдельным от неё, а потому незнакомым.
Закрытая холодная половина почему-то представлялась Верочке той непостижимой странной стороной жизни взрослых, разгадать которую было не под силу, сколько ни пытайся, но всё равно останется недосказанность, ясная только посвящённым. Верочка в число избранных не входила по причине малых лет, но была наблюдательна и часто видела скрываемые мелочи, впрочем, откладывала томящие её размышления на потом. А пока… пока придумывала разнообразные приключения, которые могли бы происходить в воображаемой застекольной жизни.
Верочка не читала ещё сказку про «Городок в табакерке», но так же страстно хотела увидеть жителей холодной половины дома, и подружиться с ними, и рассказывать им свои немудрящие маленькие секреты. Резко распахивая двери, стояла, замерев, с громко стучащим сердцем, не дыша и испуганно осматриваясь… И обволакивал её густой и тревожный аромат тайны, и с ощущением потери несбывшегося, уходила назад, в тепло и сумрак, но нет-нет, да и бросала быстрый взгляд обратно, за стеклянные двери, скрывающие от неё необыкновенную историю… Но никогда, ни единого, самого малюсенького разочка не удалось ничего рассмотреть!
А по вечерам Верочка разговаривала с матерью «за жизнь». Это были удивительные разговоры, наполненные особым тёплым ощущением узнавания. Верочка была потрясена и несколько обескуражена… Раньше, до появления холодной половины в доме, они существовали словно бы в разных мирах, пересекаясь только по необходимости. И теперь только рассмотрели друг друга, прощая досадные непонятности, разглядывая собственный мир как отражение в других глазах и понимая его более тонко и глубоко.
Мама оказалась не просто мамой, вернее, не только мамой, но и совершенно неизвестным Верочке человеком! Немного пугающим своей незнакомостью, как бывает, когда осенью закопаешь во дворе «клад» из кусочков разноцветного стекла, а весной вдруг удастся найти потерянное сокровище, а оно стало совсем другим, словно произошли со стекляшками волшебные превращения, а ты пытаешься разгадать их.
Однажды Верочка услышала новые для себя слова: ассиметричный и иррациональный. Слова были чужими, слегка покалывали язык, вихлялись, словно верёвочка с привязанным к кончику бумажным огрызком, с которым играла любопытная кошка. Верочка пробовала их, эти любопытные незнакомые слова, как пробуют варенье в открытой банке, проверяя его на вкус, смакуя и оттягивая удовольствие неизвестности. А вдруг окажется, что таинственные слова скрывают совсем обыкновенные понятия, и тогда рассыплется прелой трухой очарование, оставив после себя неприятные скользкие следы на пальцах…
Слова не подкачали, Верочка открыла в них так много явлений, над которыми размышляла ещё много лет, пытаясь объяснить противоречия действительности, не помещающиеся в стройную систему собственного мироздания. Вот, например, почему та половина семьи, которая лежала сейчас в тёплой кровати напротив топившейся печки, гораздо больше и теплее, чем другая, в которую попал далёкий и словно бы несуществующий отец, и сестра, маленькая и очень-очень вредная? И там и тут одинаковая по количеству часть семьи, но ценность получается неравнозначна? И почему при воспоминании об отце пробегает холодок по спине, и кожа смешно покрывается мурашками?
И мучил Верочку так и не заданный ею вопрос: почему именно такие, неправильные, тревожные слова возникли в разговорах? Они несли разрушение и холод, тот самый, что сочился понемножку из-за двери на холодную половину, принося смутное беспокойство…
А мама неожиданно для Верочки и, а больше всего для себя, рассказала про свой институт, и про семинары, лабораторки, экзамены, сессии, зачёты… Про большой город с асфальтовыми тротуарами, стеклянными (и не разбивают?) витринами магазинов, с кинотеатрами, в которых перед началом играют на рояле и поют романсы (слово какое красивое!), про общежитие и вечеринки и про мороженое… Особенно интересно было про мороженое…
Такую маму Верочка не могла себе представить! Наверно, это была совсем другая, не настоящая мама. Эта мама была прекрасна и счастлива, как принцесса из сказки про Золушку. Только с точностью до наоборот. Золушка до свадьбы с принцем была замарашкой и совсем не веселилась, а мама… Получалась совершеннейшая ерунда, получалось, что, выйдя замуж, мама превратилась в Золушку до бала? И всё, чем она жила, исчезло, пропало в никуда? А замена, было ли что взамен? Оправдана ли эта потеря? Неужели столько стоит счастье, про которое так много говорят и к которому стремятся все сказочные герои?
Но мучительные вопросы Верочка не стала задавать, может быть, она боялась получить на них не настоящие ответы. Это было… иррационально и не укладывалось ни в какие рамки, было чувство, что её, Верочку, обманули, вероломно отняли то прекрасное, в чём, может быть, заключался смысл рождения человека.
Та, незнакомая, молодая женщина, что рассказывала Верочке про свою жизнь, была только частью той мамы, что ежедневно топит печку, носит с колонки вёдра с водой, чистит картошку, кипятит чай, делает обыкновенные дела, совсем неромантические, а, наоборот, тяжёлые и часто малоприятные. Привычная мама была как тёплая половина дома, в которой всё ясно и понятно, и не может быть ничего таинственного. А прошлое спряталось на холодной половине, за стеклянными дверьми, их можно открыть в любую минуту, но никогда не погладить рукой, не прикоснуться к случившемуся, что живёт уже само по себе, рядом, но не вместе, позволяя только помечтать о несбывшемся, не состоявшемся, о холодном призраке юности. Той, что ходит по ночам, скрипит половицами, стучит в окошко мёрзлой веткой, приходит в наши сны, пытаясь согреться, отвоёвывая от холода собственную тёплую территорию...
9 февраля 2010 г.
