|
Надежда Алексеева
Нарушение инструкции
Нина торопливо крутила чёрный
диск телефона. Её раздражали дисковые телефоны – она ещё помнила податливые
кнопочки мобильников. Но, увы, надо было жить в том отрезке времени, в который
она попала. И приспосабливаться.
Наконец-то дозвонилась!
– Всеволод Петрович?! Всеволод
Петрович, номер «ИД», которому сейчас восстанавливают память, не совсем обычный
случай.
– А что такое, Ниночка?
– Понимаете… Во время войны я
вела записи – для себя! – в тетради. Я ведь исследователь.
– Ну, не тяни резину, Нинок!
– В общем… идентификационный
номер этого человека вызовет у
медперсонала трудности. Надо как-то оградить его от насмешек, Всеволод
Петрович, пожалуйста! Вполне вероятно – он не помнит часть прожитых лет.
Вообще. Они стёрты.
– И что мне записать в истории болезни?
Амнезия?
– Нет, лучше – контузия. Всеволод
Петрович, миленький! И пообщайтесь пять минут с нашей нянечкой. Она у нас остра
на язык, вы же знаете.
– Да уж, действительно, язычок,
как бритва. Что сказать-то ей?
– Ни в коем случае не говорите
про мои исследования! Молю вас! Они ещё не закончены.
– Ну и что мне наплести нашей
насмешливой Аннушке?
– Просто скажите – вероятно, у
Воробьёва контузия. Память, мол, у больного будет восстанавливаться постепенно.
Месяца два. Даже наоборот – попросите её записывать в блокнотике его
«странности». Это, мол, поможет его лечащему врачу.
– То есть мне? Ну и роль ты мне
приготовила, Нинок! Старого вруна, прости господи….
– Ну Всеволод Петрович! Прошу
вас!!! Ему же будет больно, когда над ним начнут смеяться, а он не будет
понимать, отчего… Боль и обида затруднят мои исследования. Обида – это на
лирограмме как воспаление в мозгу. Через неё ничего не видно! Воробьёв – один из
четырёх выживших испытуемых! Поймите это!
– Нинок, я ценю ваш азарт
исследователя. Ну что ж… придётся научиться врать… тьфу, втравила старика в
историю!
Ниночка вспомнила ужас того
военного дня. Грохот снарядов, дым. И как она, молоденькая медсестра сорок
четвёртого, мгновенно увидела – что вот этот человек в серой шинели, Воробьёв,
сейчас погибнет. Ей отчаянно захотелось его спасти. Она инстинктивно схватила
порошок из коробочки с латинской надписью. Бросила в его сторону. Только бы
успеть!
«Я бросаю десять грамм. Сейчас
реальность изменится. Именно в этом месте произойдёт сдвиг. Господи, помоги мне
убрать его из-под пули…»
Мгновенный всплеск изменения
реальности. Валерий Воробьёв должен был перестать существовать в этот день. Он
и перестал – как человек. Ниночка с содроганием увидела на этом месте… каурого коня.
Он помчался в лес, Ниночка – за ним. Она не боялась ни пуль, ни снарядов. Чего
ей было бояться? «Иная», попавшая на две недели в чужое время, чтобы закончить
свои исследования по изменению реальности. Военное время обнажает души людей.
Всё – на виду, ничего не скроешь. Толстая тетрадь заполнилась убористыми
записями за неделю.
Шёл последний, «разрешённый» для
пребывания Нины день в этом военном году. Ей не следовало никого спасать. Она
просто поддалась порыву. Женскому порыву – спасти, уберечь. «Видения» сквозь
время, вспышки безошибочной интуиции были у Нины и раньше. За минуту до опасных
ситуаций. Но она впервые воспользовалась этим, чтобы спасти Воробьёва. Молодого
сержанта, который, бреясь по утрам, распевал «Смуглянку».
***
Валерий Воробьёв просыпался
медленно. С удивлением оглядывал крашеную зелёным стену. Белый потолок.
Деревянную тумбочку и кружку-поилку, стоящую на ней.
«Как для немощных старух в
больнице, – брезгливо подумал он. – Зачем? Уж пить-то из стакана я могу и сам».
Он попытался протянуть руку к
поильнику. Пить хотелось сильно. Однако рука, вся в бинтах, почему-то не
слушалась его. Ещё вчера Валерий был конём. Он был конём все последние пять
лет.
***
Сквозь стеклянное окошко двери
Нина следила за первыми движениями проходящего в себя Валерия. «Хочет пить!
Хочет жить! Оглядывает потолок и стены!»
Душа её ликовала. Она нарушила
инструкцию в чужом сорок четвёртом. И понесла за это наказание. Но ничуть не
жалела.
Она спасла человека. Впервые в
жизни. Теперь осталось только научить его говорить и пользоваться руками.
Ходить он умел. Но последние пять лет пользовался... копытами.
***
Аннушка неторопливо мыла пол под
кроватью. «Амнезия, тьфу – контузия… Придумают тоже! Если мужик может сам
поссать – значит, всё в порядке!»
Она привычно-сердито бормотала
себе под нос, не замечая внимательного взгляда Валерия. Взгляд этот был
серьёзен. Валерий рассматривал её белый, чуть заляпанный халат, её насмешливые
глаза (без юмора в больнице не выживешь!) так, как будто никогда не видел
пожилую нянечку, моющую пол казённой шваброй. Аннушка подняла на него взгляд, и
ей почудилось, что вот сейчас прозвучит хриплое: «Давайте, я помогу!» Взгляд
был очень выразителен. А уж читать по губам опытная Аннушка умела давно. Не зря
ж 35 лет санитаркой в больнице, с лежачими…
– Лежи-лежи! Вижу, что говорить
еле можешь! Ничего, милок… до свадьбы заживёт!
Аннушка домыла пол. Заметила, что
утка чистая (Вот молодец! Сам до туалета дополз!), и тут вспомнила слова врача.
Полезла в огромный карман халата.
– Вот тебе блокнот. И ручка.
Пиши, рисуй – если что вспомнишь. Так доктор велел, – и пожилая нянечка закрыла,
наконец, за собой дверь. Напряжение отпустило Валерия. Так было всегда – когда
он понимал человеческую речь. Но не мог ответить. А ответить всегда очень хотелось.
Однако сегодня что-то изменилось.
Его губы послушно шевельнулись. Он чуть было не заговорил!
За скрытым окошком Ниночка
методично записала: «ID 1565964 пришёл в себя. Попытался заговорить с нянечкой.
Дошёл до туалета и обратно».
Ей захотелось войти в палату.
Но – остановила себя: «Стоп.
Помогать нельзя. Губы должны вспоминать речь сами. Люди будут разговаривать с
ним – и он будет пытаться отвечать. Он должен захотеть ответить. Это лучше, чем навязываемые упражнения
логопеда».
Первые сутки наблюдения за
объектом подходили к концу. Валерий Воробьёв возвращался «в человека»
семимильными шагами. Через пять минут он уже потянулся к ручке и блокноту…
2011 г.
|
