|
Кирилл ДЕМИДОВ
Просто одна волшебная ночь
Уже ночь, полвторого, а мне всё не спится. А
кое-кто уже давно отправился гулять в мире грёз, оставив меня наедине с собой.
Под одеялом не лежится. Слишком тепло и уютно для такой тревожной поры.
Аккуратно встаю, одеваюсь и с книгой под мышкой бреду на кухню. Полный стакан
терпкого виноградного сока – то, что нужно. Хочется курить. Что ж, видно, нам с
книгой и соком лежит путь на балкон.
Открываю дверь и стою несколько мгновений,
замерев. Из-за стекла бездонными очами глядит темнота. Запах свежести бьёт в
ноздри, как после дождя в деревне. Странно. Дождя-то не было, даже небольшого. А
уши меж тем уже полнятся мелодией тишины. Её нарушает лишь шелест уткнувшихся в
балконное стекло ясеневых ветвей. Ветер нынче шалить изволит. Теперь понятно,
откуда свежесть и беспокойство не спящего за балконом дерева. Не слышно криков
подвыпивших гуляк, обычных для такого времени суток, и даже дорога будто и не
шумит в отдалении. Беру сигарету. С металлическим щелчком открывается «Зиппа», и
новый запах, бензиновый, примешивается к ароматам ночи. Прикуриваю.
Я вообще люблю поглядеть в ночь. Темнота кажется
кромешной лишь первые несколько минут, а потом вспыхивает невероятным букетом
образов и оттенков. Хорошо видны силуэты ясеневых листьев на фоне тёмного,
серо-сиреневого неба. Кто-то говорил мне, что оно имеет такой цвет из-за того,
что в городе много огней и все они подсвечивают вышнюю твердь. А по мне так чушь
это всё. Небо сиреневое потому, что я вижу его таким. В темноте мы вообще вольны
сами творить облик окружающего мира.
В отдалении облака потрескались паутинкой голых
чёрных ветвей деревьев, одиноко хмурящихся во тьму школьного двора. Думаю, если
долго смотреть на них, можно углядеть пару-тройку ведьмочек, пикирующих вниз на
спортивную площадку. А где им ещё собираться? Лысой Горы-то у нас в городе нет,
так что только тут, у школы.
Вот и ветер, наконец, прилетел навестить меня.
Ворвался сквозь приоткрытое окно балкона, мазнув мне по лицу ледяным крылом, и
скрылся в объятьях глубокого Сентября. Сентябрь, кстати, тоже не спит в эту
ночь. Он в принципе спит редко. Это месяц перемен, вот ему и интересно всё время
наблюдать за переменами на Земле.
Сигарета догорела уже почти до фильтра. Думаю,
надо изложить впечатления на бумаге. Тушу бычок. Встаю, иду за ручкой и
«чемнить-на-чём-можно-писать». Нахожу в стопке бумаг распечатку с компьютера –
«Достоевский и современность. Проблема совести». Сойдёт, чтобы писать на
обороте. Бросаю мимолётный взгляд на кровать. Да, а моя-то ведьмочка совсем
приболела, дрыхнет в то время, как её подружки-коллеги у школы, на шабаше. Вот
ведь Сентябрь, пройдоха, и её подкосило. Выключаю свет и наблюдаю, как в комнату
через оконное стекло вливается пёстрая тьма осенней ночи.
Пламень
– Что же с нами будет, когда угаснет свет? –
спрашивал маленький Рин.
– Наступит тьма, – отвечала ему Женщина В
Чёрном.
– И ты победишь? – робко поинтересовался он.
– Глупый человечий детёныш, – гадко рассмеялась
незваная гостья. – Я уже победила. Я была рождена победительницей.
– Ты не заберёшь её! – Рин бросил на Женщину В
Чёрном колючий взгляд исподлобья.
– Заберу, – промурлыкала та. – И ты, хоть ещё
мал, знаешь это. С твоей матерью всё проще, чем с обычными людьми. Угаснет свет,
и она угаснет вместе с ним.
– Я не дам ему, – прокричал мальчик. – Он будет
гореть!
– Глупый, – почти ласково, но с нотками скуки в
голосе произнесла гостья. – Твоей лучины хватит лишь на несколько минут, а
потом…
Маленький сын народа Солнца склонился над
смертельно больной матерью. Он пристально вглядывался в её бледное, покрытое
испариной лицо. В нём была мука, но не было ещё предсмертной агонии, а значит,
оставалась надежда. Если сохранить свет. Если не дать ему угаснуть.
– Возьми меня взамен, – глухо, не по годам
серьёзно отчеканил Рин. – А её оставь.
– Нет, так не пойдёт, – снова рассмеялась гостья.
– Всё, что мне нужно от вас, людей, – это ваша память. У неё много памяти, а у
тебя едва семь лет осознанной жизни. Это скучно.
– Помоги мне, великий бог Солнца! – взмолился
мальчик. – Дай сил противостоять врагу твоему.
– Врагу?! – визгливо перебила его Женщина В
Чёрном. – Да он сам создал меня, когда отобрал у вашего народа бессмертие. Что
он может сделать мне теперь?
– Может, и ничего, – тихо отвечал ей Рин. – Он
оставил нам наши трудности, но он не оставил нас! Я верю в это!
– Что ты сказал? – полюбопытствовала она.
– Я сказал, что во всех нас частица его! –
уверенно и громко сказал мальчик. – Пусть мы смертны, но только нам дано решать,
как распорядиться отпущенным нам временем. Может, у меня и мало памяти, а вот
решимости мне не занимать.
– Это похвально, но твоё время подходит к концу,
– сухо заметила гостья. – Лучина еле тлеет, ещё чуть-чуть и…
– И мы сами вольны распорядиться жизнью. Пусть
она мала, зато целиком наша! – выкрикнул ей в лицо Рин.
Женщина В Чёрном как-то насмешливо и (этого уж
мальчик никак от неё не ожидал) немного печально посмотрела на него.
– Что ж, ты прав, маленький сын Солнца. Решать
тебе, это твоё право, но я не верю, что ты отдашь столько юных вёсен,
начертанных тебе на роду, ради этой полумертвой девы. Полумоей. И знай, я не
уйду без добычи, – предупредила она.
– А это твоё право, – тихонько ответил Рин,
достал маленький перочинный ножик и задул лучину.
Всё погрузилось во мрак. Среди мрака раздался
торжествующий глас и глас полный страха. Потом всё стихло на несколько считанных
мгновений, и вой разочарования прокатился над пещерой.
Среди ночи, со стороны Пещер Скорби, на тракт
вышла женщина. Она была бледна, но шагала твёрдо. Глаза же её сияли чистым
солнечным светом. Через неделю все в поселении народа Солнца уже знали про Айну,
которая выжила во Мраке, и про её младшего сына Рина, отправившегося в Пещеры
Скорби вслед за неизлечимо больной матерью, чтобы вырвать её из лап Смерти. В
ответ на все взгляды она лишь молчала, и только когда отец Рина – Матир подошёл
к ней, женщина молвила:
– Не смотри на меня, словно на призрак, муж мой.
Мой свет угас во тьме Пещеры, теперь во мне горит пламень нашего сына. Так он
захотел.
И если весь свет вокруг угаснет, знайте: пламень
души не потушить и океанскому валу. Лишь только он спасёт в кромешной тьме.
Кирилл ДЕМИДОВ
Ветер в ивах
И ветер умолкнет в ивах,
Запечатлённый в реках.
И в волнах неторопливо
Вся память сотрётся плеском.
Он ивы распишет ночью,
Впитавшей всю горечь листьев.
И влаги студёной росчерк
Росою холмы очистит.
И, вереском пряны, долы
Сольются с небесным сводом.
Искрясь, полетят на волю,
По ветру, огни в болотах.
И звёзды неторопливо
В ночи уплывут по рекам,
Чтоб слушать, как плачут ивы,
Студёным, прозрачным плеском.
Прости и прощай
Едет путник дорогой в зелёную даль
И письмо для невесты везёт не своей,
А в душе у него тихой скрипкой печаль
О несбывшейся плачет, разбитой мечте.
Он бы пал на колени пред нею одной
И любимой назвал, россыпь звёзд подарил.
Он бы руки её целовал под луной,
Провожал по ночам до знакомой двери.
Но её вольный дух он не смог удержать,
А она лишь сказала: «Прости и прощай».
Больше незачем жить, больше нечего ждать,
И слезами души плещет боль через край.
А казалось, судьба, что свела их, мудра,
Но лишь горечь утраты – любви той итог.
И за что же его чёрный рок покарал?
Он понять это, как ни старался, не смог.
Едет путник дорогой в зелёную даль.
В его сумке письмо да взведённый мушкет,
А в письме пара строчек: «Прости и прощай,
Без тебя мне на этой земле жизни нет».
|
