Александр СОЛОМАТИН
Роза
Ну вот и я. Прости за слёзы, за то, что редко заходил... А
помнишь, дорогая Роза, как волосатый гамадрил, что был твоим четвёртым мужем,
припёрся в неурочный час, а ты, включив больную тут же, меня пыталась за врача
зачем-то выдать, но патлатый раскрыл бесхитростный обман. Как я бежал!
Затем был пятый – и я велюровый диван, верней, пространство
под диваном, освоил вмиг, когда тот хмырь пришёл с халтуры слишком рано. Эх,
время было...
Помнишь, мы с тобой на чьём-то сеновале от бури прятались
вдвоём. Хозяин дома не дремал и вообразил, что там жульё! Горланить взялся что
есть силы: «Спасите, грабят, караул!» Затем, схватив сенные вилы, чуть мне
хозяйство не проткнул...
Эх, Роза, как же тут паскудно. Не жизнь, а форменная жуть.
Прости за то, что был занудным, за то, что рядом не лежу. Прости, что не даю
покоя тебе под каменной плитой. Ну всё... калиточку прикрою... До скорой, Роза.
Я домой.
Камни
День уже растворился в прошлом
И ушёл за горизонталь,
Оставляя кричать истошно
Камни, вплавленные в асфальт.
Обездвижены магистрали,
По фасадам разлит неон,
И совсем не о том мечтали
Камни, втиснутые в гудрон.
Крутят звёзды хмельные сальто,
Город словно глухонемой.
Камни вылезли из асфальта.
Я устал.
Я хочу домой.
Вне
Солнце, как бешеный апельсин,
Прыгнуло под гору
– да пропало.
Муторно... В комнате я один
Под гобеленовым покрывалом.
Муха дурная шуршит в окне.
Пальцы напрасно по кнопкам лупят –
Мой абонент девять дней как вне
И никому уже недоступен...
В воздух нагретый плеснув чернил,
На тротуары стекает вечер.
Криком бы крикнуть, да нету сил.
В голос заплакать бы...
Только нечем.
Юный июль
После ночного дождя не жарко –
Льётся с небес невесомый бархат
На полусонных людей, на парки,
Уток и голубей.
Бабки галдят, занимают лавки.
Злая болонка охрипла тявкать
На воронят и лежит на травке –
Видно, что тяжко ей.
Рыжий котяра притих в сторонке –
Эх, разогнать бы сейчас ворон и
Всыпать брехливой тупой болонке
Прямо по наглым щам!
Солнце оранжево-жёлтым сари
Хвалится. Чувствуя, что в ударе,
Юный июль мне сегодня дарит
То, что и обещал.
Март сорок пятого
По разбитой дороге куда-то спешит вода.
На восток ошалевших ворон полетела стая.
Мы почти добрались. До победы – рукой подать.
Только вот ерунда – мы об этом ещё не знаем.
Оживают кусты вдоль домов и на первый взгляд
Здесь такая же точно станица, а не чужбина.
Всё не так. Против даже непаханая земля –
И на ней каждый грёбаный холмик стреляет в спину.
Вот и к нам, видно, на огонёк побирушка-смерть
Заглянула на миг – и глаза ослепило белым.
Гимнастёрка моя на груди изменила цвет,
А земля поменялась зачем-то местами с небом...
Салютуют визгливо «катюши» чужой весне.
Заливаются пушки в ответ заполошным лаем.
С облаков осыпается пепел, а может снег.
Он летит на моё лицо.
И не тает.
Кукушка
Прямо за горизонтом – дальней грозы стаккато.
На камышовых плёсах проводы птичьих стай.
По голубым протокам, через луга куда-то
Тихо уходит август, лета хмельного край.
На золотой поляне, словно лесные тролли,
Из-под опавших листьев, сморщенных и рябых,
Грудью ломая землю, не торопясь, на волю
Лезут родные братья – крохотные грибы.
Медленно – по лощинам, просекам и опушкам
Самаритянка осень снова берёт разбег.
Где-то не по сезону гулко кричит кукушка
И, если верить людям, мне добавляет век.
|